Убить пересмешника

– Э-гм… – начал он. В последнее время он как-то покашливал, прежде чем заговорить, и я уж думала, может, это он наконец становится старый, но с виду он был все такой же. – Право, не знаю, как бы вам сказать…

– Да прямо так и скажи, – посоветовал Джим. – Мы что-нибудь натворили?

Отцу явно было не по себе.

– Нет, просто я хотел вам объяснить… Тетя Александра меня просила… сын, ты ведь знаешь, что ты – Финч, правда?

– Так мне говорили. – Джим исподлобья поглядел на отца и, верно сам того не замечая, повысил голос: – Аттикус, в чем дело?

Аттикус перекинул ногу на ногу, скрестил руки.

– Я пытаюсь вас познакомить с обстоятельствами вашего происхождения.

Джим еще сильнее сморщился.

– Знаю я эту ерунду, – сказал он.

Аттикус вдруг стал серьезен. Он заговорил своим юридическим голосом:

– Ваша тетя просила меня по возможности довести до сознания твоего и Джин-Луизы, что оба вы не какие-нибудь безродные, за вами стоит несколько поколений, получивших безукоризненное воспитание…

Тут у меня по ноге побежал муравей, я стала его ловить, и Аттикус замолчал. Я почесала укушенное место.

– …безукоризненное воспитание, – повторил Аттикус, – и вы должны жить так, чтоб быть достойными вашего имени. Тетя Александра просила меня сказать вам, что вы должны себя вести, как подобает маленькой леди и юному джентльмену. Она намерена побеседовать с вами о нашей семье и о том, какую роль играли Финчи на протяжении долгих лет в жизни округа Мейкомб, тогда вы будете представлять себе, кто вы такие, и, может быть, постараетесь вести себя соответственно, – скороговоркой закончил он.

Мы с Джимом были ошарашены и, раскрыв рот, поглядели друг на друга, потом на Аттикуса – ему, видно, стал тесен воротничок. И ничего не ответили.

Немного погодя я взяла со столика гребенку Джима и провела зубцами по краю доски.

– Перестань трещать, – сказал Аттикус. Сказал резко и очень обидно.

Я не довела гребенку до конца и швырнула ее на пол. Неизвестно почему я заплакала и никак не могла перестать. Это не мой отец. Мой отец никогда так не думал. И никогда так не говорил. Это его тетя Александра заставила. Сквозь слезы я увидела Джима – он стоял так же уныло и одиноко и голову свесил набок.

Идти было некуда, но я повернулась, хотела уйти – и передо мной оказалась жилетка Аттикуса. Я уткнулась в нее и услышала за светло-синей материей знакомые тихие звуки: тикали часы, похрустывала крахмальная рубашка, негромко, ровно стучало сердце.

– У тебя бурчит в животе, – сказала я.

– Знаю, – сказал Аттикус.

– А ты выпей соды.

– Выпью.

– Аттикус, как же мы теперь будем? Все станет по-другому, и ты…

Он погладил меня по затылку.

– Не волнуйся, – сказал он. – Погоди волноваться.

И тут я поняла – он опять с нами. Ноги у меня уже не были как чужие, и я подняла голову.

– Ты правда хочешь, чтобы мы были такие? Ничего я не помню, как это Финчам полагается по-особенному себя вести…

– И не надо вспоминать. Оставим это.

Он вышел. Он чуть было не хлопнул дверью, но в последнюю минуту спохватился и тихо ее притворил. Мы с Джимом еще смотрели вслед, и вдруг дверь опять отворилась, и в нее заглянул Аттикус. Он высоко поднял брови, очки соскользнули на кончик носа.

– Кажется, я становлюсь все больше похож на кузена Джошуа? Как по-вашему, может, я тоже обойдусь нашему семейству в пятьсот долларов?

Теперь-то я понимаю, чего добивался от нас Аттикус, но ведь он был всего лишь мужчина. А с такими тонкостями воспитания умеют справляться только женщины.

Глава 14

От тети Александры мы больше не слыхали про семейство Финч, зато в городе слышали больше чем достаточно. По субботам, если только Джим брал меня с собой (теперь он прямо не переносил, когда я появлялась с ним на людях), мы прихватим, бывало, свои пятаки и пробираемся по улицам в распаренной толпе, а за спиной нет-нет да и скажут:

– Вон его ребята!

Или:

– Видал Финчей?

Оглянешься – никого, только какой-нибудь фермер с женой изучает клизмы в витрине аптеки. Или две коренастые фермерши в соломенных шляпах сидят в двуколке.

А какой-то костлявый человек поглядел на нас в упор и сказал совсем непонятно:

– Кто заправляет нашим округом, им наплевать, хоть над всеми подряд насильничай, они и не почешутся.

Тут я вспомнила, что давно хотела задать Аттикусу один вопрос. И в тот же вечер спросила:

– Что такое насильничать?

Аттикус выглянул из-за газеты. Он сидел в своем кресле у окна. С тех пор как мы стали старше, мы с Джимом великодушно решили после ужина полчаса его не трогать – пускай отдыхает.

Он вздохнул и сказал – насилие есть плотское познание женщины силой и без ее согласия.

– Только и всего? А почему я спросила Кэлпурнию, а она не стала мне отвечать?

Аттикус поглядел внимательно:

– О чем это ты?

– Ну, мы тогда шли из церкви, и я спросила Кэлпурнию, что это значит, и она сказала спросить у тебя, а я забыла, а теперь спросила.

Аттикус опустил газету на колени.

– Объясни, пожалуйста, еще раз, – сказал он.