Убить Ланселота

— Хоакин, где ваше домашнее задание? Что значит «в лягушку превратили»? А голову? Голова на месте? Тогда расколдовывайте.

В классе Хоакин оказался самым рослым и сильным. Он не носил очков, он великолепно плавал, мог отжаться от пола сорок раз… в общем, выделялся не в лучшую сторону.

Естественно, одноклассники травили его. В ход шли все средства. Тут и тетради, превращающиеся в лягушек, и пуговицы от штанов, разбегающиеся тараканами. Марьяша Аллегрезо как-то во всеуслышание объявила, что не может полюбить человека, неспособного доказать лемму Кронекера-Капелли о дивергенции гамма-потока ля.

Хок на Марьяшу даже не смотрел. Но все равно было обидно.

Когда школа осталась позади, Хок вздохнул с облегчением. Оказалось, рано. Тертерок Истессо — отец Хоакина — отправил сына в Град Града изучать ледовое волшебство. Из академии Хоакин вынес три вещи: боязнь простудиться, отвращение к магии и фаянсовую солонку, украденную в столовой.

— Вот твой чай, Хоакин.

— Угум.

— Тебе не холодно? Возьми одеяло.

— Спасибо. Мне тепло.

Может, тебе меховые тапочки принести?

— Маггара, — разбойник на миг оторвался от книги, — скажи, Маггара, я часто простужаюсь?

— Нет. — Фея уселась на краешек стола, болтая крохотной ножкой. — Но это потому, что ты ведешь здоровый образ жизни. По утрам ты обливаешься ледяной водой, медитируешь, питаешься овсянкой.

Хоакин перевернул страницу. Там крупными буквами значилось: «Не верь. Зарядку я сроду не делал».

— Правда, чихать тебе время от времени приходится, — продолжала фея. — Ты носи эту книжку с собой, ладно?… Когда в засаде сидишь, горло потеплее кутай. Я все-таки позову Инцери. Пусть разведет огонь.

Майская Маггара щелкнула пальцами:

— Ужин, свечи, воск не вечен! — звонко крикнула она. — Вечер черен, ветер в двери, эй, сюда скорей, Инцери! Живо!

Дрогнуло пламя свечи. Лица на гобеленах ожили, задвигались. Ганс украдкой бросил под кровать недоеденный пряник; пес, лежавший у ног принцессы, сел и принялся яростно чесаться.

На столе, возле локтя разбойника, появилось размытое световое пятно.

— Инцери, будь добра… Что за вид, Инцери?!

Пятно сгустилось и превратилось в огненную ящерку. Стройную фигурку облекало черное бархатное платье с глубоким декольте. Черты лица ящерки не потеряли еще подростковой округлости, тем не менее на губах чернела помада, а веки…

— Ты взяла мои тени! — взвизгнула фея.

Огненная элементаль даже не раскрыла глаз:

— Я уже лет триста как совершеннолетняя. Пора бызапомнить. Что я, ненакрашенная пойду, как дурочка?… Дамаэнур…

— Но это же мои тени! Ты воровка!

— Я воровка?!

— Стоп, — веско произнес Хоакин. — Не драться, дамы. В чайник посажу. Инцери, разожги очаг, пожалуйста.

— Фиг вам! — Ящерка надулась. Подобрав подол, она прыгнула в очаг и демонстративно покрутила попкой. — Так посидите — в темноте и холоде. Поняли?

— Чего-о? — возмутилась Маггара. — Ах ты, мерзавка!

«Интересно, сколько же раз я чихал?» — подумал Хоакин. Попробовал было считать, но бросил. По всему получалось, что много: тут и зимние сквозняки, и осенняя сырость, пыль… магические книги. Особенно книги. Еще со времен академии при виде рунного письма у Хоакина свербело в носу. Маггаре следовало выбирать подарок поосмотрительнее.

Сто лет, значит… Сто лет беспрерывного чихания. Хоакин попытался представить себе все эти годы и не смог. Воображение пасовало перед вереницей одинаковых зим, весен, лет. Какое бессмысленное времяпровождение…

Кому это понадобилось, интересно?

— …Фиударин сказал, что у тебя хвост с подпалинкой. И нос длинный.

— Он врет! врет твой Фиударин!

— Ну, положим, Фиударин врет. А Ллиулан?… Тоже врет? Инцери, милочка, пойми: инфернальная бледность, черный лак для ногтей — это не твой стиль. К чему этот эпатаж?

— Да ты!… Ты просто завидуешь! — вспыхнула саламандра. — Ты… ревнуешь!

Слово «вспыхнула» тут как нельзя кстати. Затрещали, занимаясь пламенем, сучья. Теплая волна воздуха пошла над полом, всколыхнув свисающие края скатерти. Огонь горел ярко, ровно — так разжечь очаг может лишь оскорбленная в лучших чувствах саламандра.

— Ты… вот как! — ахнула ящерка. — Обманула! Ну все, — всхлипнула она, — ухожу. Когтя моего в ваших дровах не будет — так и знайте. Прощай, милая.

Оскорбленно вильнув хвостом, ящерка растаяла в огненных бликах.

— Инцери! Постой!… Ну вот, ушла… Ах, дурочка, дурочка! Хок, мне ужасно стыдно за ее выходки. Ты ведь простишь? Хорошо хоть очаг растопила.

Разбойник молчал. Ему ко многому предстояло привыкнуть. Например, к тому, что все мало-мальски важные события придется записывать.

Он открыл книгу на чистой странице. Перо само прыгнуло в руку. Чернила капнули на белый лист и расплылись в строчку: «Инцери обиделась на весь свет и ушла».

— Она вернется, Маггара?

— Обязательно.

Вторая капля чернил расплескалась под первой. Тонкими травяными корешками зазмеились буквы. «Маггара говорит, что она вернется». Разбойник вытер пот со лба. Ну вот. Начало новой жизни положено.

— Кто нынче капитанствует в Деревуде? — спросил он.

— Ты.

— Я так и думал. Хорошо справляюсь?