Убить Ланселота

Иго преосвященство не любит торопыг. И монахи не спешат. Да и зачем куда-то мчаться, куда-то бежать? Ведь время остановилось. Чтобы понять это, достаточно взглянуть на солнечные часы, укрепленные на фронтоне храма.

Солнечный луч передвинулся, но тень осталась на месте. Такой же, какой она была вчера.

И позавчера.

Неделю назад.

Год.

И неважно, туман на дворе или дождь. Стрелка солнечных часов указывает почти строго вверх. Без одной минуты двенадцать. Туда, где укреплена медная табличка с надписью: «Эра Чудовищ».

Вжи-и-и-и-и-и-йх.

— Что, не нашел, о угодный богам многохвальный брат Версус? — поднял голову первый жрец.

— Нет, о брат Люций. Увы мне, увы, горемыке.

Оба продолжили свое неспешное занятие. Домели каждый до своего края лестницы и вновь пошли навстречу друг другу.

— Может быть, в нише таится он, в той, что левее от входа? — предположил первый. — Или же скрылся вкорзине с бельем пропотелым и грязным.

Он поднял глаза к небу:

— Дай нам знамение, боже. Зацепку, намек… ну хоть что-то!

— Где воплощенье твое, — подхватил единоверец, — Укрывается с прошлой субботы?

Хлопнула дверь. Из храма вышел носатый молодец ввыцветших шароварах и драной оранжевой безрукавке. Плечи его сгибались под тяжестью пыльных ковров. Следом семенил толстячок в черной тунике с золотой каймой — храмовый эконом. Верхняя губа эконома почти касалась носа, отчего казалось, что он постоянно к чему-то принюхивается.

Жрецы-подметальщики опустили глаза. Эконома они побаивались, ибо поговаривали, будто он наушничает его преосвященству о малейших нарушениях устава. Человек, которого зовут Полифемус-Пта-Уха-Гор, в Анатолае всегда будет чувствовать себя чужим. Имя Полифемус-Пта-Уха-Гор способно сломать размер любой строки. А как, не наушничая, продвигаться по иерархической лестнице, если братья-единоверцы обращаются к тебе: «Эй, добрый брате, чье-имя-ни-как-не-запомнить?»

— Ушел, о пройдоха с лицом, оскверненным пороком, — проводил его взглядом Люций. — Будут к нам боги щедры — надо быть, не вернется к вечерне.

— И как преславно то будет, мой брат, как живительно славно.

Жрецы переглянулись. Небольшое усилие — и необходимость общаться гекзаметром отброшена. Так пес сдирает с морды постылый намордник.

— Его преосвященство сегодня видел? — спросил Версус.

— Нет.

— В том-то и дело. — Жрец шмыгнул носом. — Исчез старикан.

— ?

— Надо думать, на сходку Дюжины отправился. И Катаблефаса с собою забрал…

Кусты подозрительно шевельнулись. Брат Версус, не моргнув глазом, продолжил:

— …зверя великого, в нашем живущего храме.

— Думаешь, камень тоже там?

— Без камня Катаблефас скучает. Помяни мое слово — мы зря ищем. День, другой… Его преосвященство вернется, и камень тоже. Глазом моргнуть не успеем.

Ветви орешника вновь закачались. Жрецы напустили на себя мрачный вид и взялись за метелки.

— …сохрани и верни, ну хотя бы к обеду, — забубнил брат Люций.

— …коли утратили мы, так пошли же нам дар предвиденья, — вторил ему брат Версус.

…Беспокойство жрецов вполне объяснимо.

Они ищут бога.

Священники любят искать бога. Это их основное занятие. Но тут случай особый. Жрецы поклонялись квинтэссенцию всего сущего[3], иначе говоря философствующему камню. Тому самому, с которым любит вести беседы анатолайское чудище Катаблефас.

Жизнь по соседству с богами тяжела. Жрецы и священники постоянно чувствуют на себе испытующий взгляд. «А не сотворил ли ты себе кумира? — спрашивает он. — Не поклоняешься ли златому тельцу? Праведен ли?» Приходится постоянно оправдываться: не сотворил, не поклоняюсь, не грешу. Но это все окупается. В конце-то концов, мы здесь, а они там.

Другое дело — квинтэссенций. Он вездесущ. Он не имеет постоянной формы и лежит на алтарной полке. Ему плевать на других богов, потому что он знает, из чего все сделано. Жрецы, алтари, другие боги. Любимое его развлечение — притвориться нестираной тогой.

Или дохлой крысой. Или миской протухшей каши. Спрятаться и наблюдать, как жрецы ищут его.

Люций и Версус ничего не имеют против. Поиски абсолюта для них праздник, бегство от скучной храмовой жизни. Жрецы рыщут по храму, заглядывают под молитвенные коврики, ищут в вазах и кувшинах. Для них не существует запретных мест. Кухня, любая келья, даже пещера Катаблефаса — бог может оказаться везде.

Рано или поздно его находят — чтобы вновь утратить. Но в этот раз вышло иначе. Ни в одном из своих излюбленных мест квинтэссенций не появился.

Жрецы переглянулись.

— Думаешь ты, что, возможно, бунтарь тот проклятый виною? — вполголоса поинтересовался брат Люций.

— Коли повинен тут кто, так уж он, не иначе. Подумай!

Быстрый взгляд — вправо, влево. Нет ли соглядатаев? Губы Версуса приблизились к уху единоверца.

— Он убил тримегистийского зверя. Говорят, он собирается прекратить Эру Чудовищ.

Жрецы посмотрели на солнечные часы. Тень не шелохнулась.

— И зовут его…

— Мне уже доложили. Господин Хо Хи Исе Со.

Начальник стражи опустился на одно колено:

— Император проник в самую суть вещей. Может ли недостойный добавить еще кое-что?