Убить Ланселота

Хоакин тоже приложился к котелку. В черной книге не раз рассказывалось, как заезжие маги пытались наложить на, разбойника чары. Кончалось это тем, что Истессо чихал, и начиналась комедия. Волшебники обычно нервничают, когда собеседник называет их чужим именем.

Особенно если это имя — Бизоатон Фортиссимо.

В тот раз обошлось. Эрастофен, может, и злодей, но и ему не справиться с законом Грошдества. Колдовское вино получилось в меру крепким, душистым и ароматным. Из пряностей, что входили в него, Истессо с уверенностью мог назвать лишь лавровый лист и корицу.

— Настоящий песо кларет, — воодушевился философ. — Твое здоровье, разбойник!

— Твое здоровье, Эрастофен из Чудовиц.

Небо над черными верхушками сосен чуть порозовело. Волшебная ночь уходила, уступая место грошдественскому утру.

— Эрастофен, послушай…

— Хочешь чего ты, дитя деревудских чащобищ? Или тревожишь меня, чтоб гордыню потешить надменно?

Хоакин собрался. За песокларетом следовали галь-кабсент и супесчаникэль. До народных песен не дошло, но слова давались разбойнику с трудом. Поэтому он старался выражать мысли как можно короче. Анатолаец же, наоборот, перешел на родные гекзаметры.

— Я — капитан. Капитан вольных стрелков. Понимаешь?

— Знание это вселяет в меня беспокойство.

— Правильно. Ты в гостях. У меня. И есть обычаи.

— …кои я чту, подчиняясь богам громоносным, — подхватил Эрастофен.

От выпитого лицо его стало похоже на старый сугроб. Красные глазки смотрели настороженно.

— Это — пир. Я — разбойник. А ты должен заплатить. За пир. Понимаешь?

Шутки кончились. Философ близоруко прищурился, бледная рука его потянулась к котелку. Хоакин подтолкнул котелок поближе, едва не уронив.

— Дело сие, чую я, промедленья не терпит. — Эрастофен пошептал что-то, поводил над остатками вина ладонью. Затем отхлебнул и зажмурился.

Когда же он открыл глаза, пьяное благодушие ушло из его лица. Альбинос оказался трезв, словно и не было позади разгульной ночи.

— Пей, — протянул он Хоакину котелок.

Стрелок с опаской посмотрел на бурое месиво. В нем плавали волоконца водорослей, подозрительные комки и сухие колосья. Жидкость явственно отдавала болотом.

— Пей, не смотри на него. И не нюхай.

Истессо подчинился. После первого же глотка ледяная стрела ударила в мозг и завибрировала там. Она отразилась от макушки, пошла вниз, очищая от мути глаза, заставляя сердце биться чаще и ровнее. В животе поднялся вихрь. Печень поначалу взбунтовалась, но скоро сообразила что к чему и благодарно успокоилась.

— Спасибо.

— Не за что. Так о чем ты пытался рассказать?

— Как насчет платы, господин Эрастофен из Чудовиц? — поинтересовался Истессо.

— За что плату, интересно?

— За ужин. За приют и угощение. Таковы традиции вольных стрелков.

Эрастофен изумился. Во-первых, философы редко платят за угощение. Во-вторых, уж чем-чем, а ужином разбойник его не угощал, скорее наоборот. В-третьих…

К сожалению, это «в-третьих» перевешивало все.

Злые волшебники законопослушны. Законопослушны, что бы сами ни говорили на этот счет. Скажи «обычай» — и поймаешь колдуна в клетку. Волшебство на девять десятых состоит из традиций и лишь на одну — из силы, знания и звездочек, кружащих над остроконечной шляпой.

— Ну хорошо, хорошо, — сдался Эрастофен. — Но у меня нет ничего, что бы я мог дать тебе. Я нищий философ.

— Подумай хорошенько. Ты ведь не последний раз едешь через Деревуд.

— Ладно. Я могу рассказать тебе, как устроен этот мир. О законах, которыми он управляется.

Разбойник заскучал. Софизм об идеях и яблоках ему рассказывали еще в начальной школе. Если один человек дает другому яблоко, у первого яблоко исчезает, а у второго — появляется. Но если поделиться каким-нибудь важным коммерческим секретом, якобы оба станут богаче.

Хоакина эта истина всегда смущала. Тайна, которую знают двое, — уже не тайна, а так, баловство. Но любопытство, как всегда, победило.

— Ладно. Говори.

Эрастофен не заставил себя ждать:

— Их всего три. Закон первый: вещи не всегда такие, какими кажутся.

— Вранье. Вот передо мной чайник. — Стрелок ткнул пальцем. — Это чайник, и больше ничего. Но ладно. Что дальше?

— Закон второй: где выход, там и вход, а если не можешь понять, где конец, — отыщи начало.

— Что-то не совсем понятно. Ты на примере можешь пояснить?

— Очень просто. — Философ накинул шубу и подошел к двери. — Видишь дверь? И выход и вход одновременно, — он распахнул ее и высунулся наружу. Послышался громкий призывный свист. Ему ответило едва слышное ржание.

— Улавливаю. А третий закон?

Лоб философа пересекли глубокие морщины. Бледная рука потянулась к чайнику. Хоакин словно в задумчивости отодвинул его подальше.

— Третий… Хм. Если ишак… Нет, как-то иначе. Когда гора… или река?… А может, там было про дыни и глупца?

Эрастофен схватил мешок:

— Все. Не помню. Один дурак задаст вопросов? Под лежачий камень?…

Он выскочил за дверь. Хоакин бросился за обманщиком, но опоздал.

Взметнулась над порогом вьюга. С небес упала белая зведа: то могучий конь Бушеваль пронесся над хижиной. Философ прыгнул в седло — только тень над деревьями и мелькнула.