Убить, чтобы воскреснуть

— Неужели мента? — вскинул брови Стольник, но тут же качнул головой: — Хотя нет. О таком герое ого-го весть как разнеслась бы! Какого же лейтенанта шлепнул ты, дитятко?

— Да самого обыкновенного, из части, где служил, — криво улыбнулся Антон и зачастил: — Сам не знаю, за что он меня невзлюбил. Доставал по-черному! И в тот раз… Сменился, помню, с первого караула в десять вечера. Шесть часов «под ремнем» был. Пришел в казарму, только заснул, и сразу будят: вставай, мол, командир тебе снова приказал в караул — бегом! Я портянки стал наматывать, левая хорошо легла, а правая хуже, сапог очень жал.

— До чого тут портянки? — подал голос Удав.

— Сразу видно, в армии ты не служил, — мрачно кивнул Антон. — Ты попробуй походи, когда сапог жмет! Помню, четыре часа утра было, когда я к дереву прислонился, сапог снял и начал портянку перематывать. А тут, как черт с горы, наш лейтенант из-за куста! Поставил меня по стойке «смирно» босой ногой в снег и велел так стоять, покуда он дома чаю не попьет. Я так и стоял, околел вусмерть. Вдруг со спины слышу шаги — он! И еще командует: на месте — шагом марш! Тут я его и срезал. Господи, ну зачем таким людям на свете жить?

Антон опустил голову.

— Ду-шев-но… — протянул Стольник. — А приятель — такой же зверь или помягче норовом вышел?

Он повернулся к Максу, который истово шевелил губами, уже готовый извергнуть свою порцию тщательно затверженной лжи, однако у Германа кончилось терпение:

— Интересно, это вы сами в журнальчике каком-нибудь сию жалостливую историю откопали или Хинган легенду состряпал?

— Хинга-ан? А при чем тут Хинган? — Это Стольник.

— Что еще за Хинган? Не знаем мы никакого Хингана! — Это Антон с Максом в два голоса, звенящих истерическими нотками. Не ожидали, псы…

И еще какой-то звук, напоминающий короткое, потрясенное аханье, раздался рядом с Германом. Покосился — Альбина. Ладонь прижата к горлу, глаза огромные, испуганные, а в глазах такое…

Но Германа уже ничто не могло остановить. Стиснул руки за спиной, пытаясь удержать остатки самоконтроля:

— Хинган здесь всего лишь при том, что в компании с ним эти двое в ноябре позапрошлого года убили девочку по имени Дашенька Смольникова. Ну а что с ней сделали перед смертью — пусть подскажет воображение. Наверное, тогда эта тварь и почерпнула столь глубокие знания об ощущениях человека, которого душат перед смертью…

Но вдруг ломкое, обманчивое спокойствие разбилось вдребезги. Герман метнулся к Антону, вцепился в его горло, стиснул, рывком приподняв с матраса:

— Ну как? Ты кончаешь? Тебе хорошо? Ей даже семи лет еще не было, семи лет!

И согнулся дугой, захлебнулся почти невыносимой болью от сильнейшего удара по почкам.

Герман упал. Подобрал колени к подбородку, пытаясь восстановить дыхание. Альбина тотчас оказалась рядом, платком отирала его лицо, по которому катился холодный пот.

Проморгавшись, Герман увидел слезы на ее глазах. И вдруг его, с новым приступом боли, пронзило ощущение, что она знает…

— Вставай! — Резкий окрик Стольника. — И впредь грабки не протягивай. Ты здесь — такой же кандидат в покойники, как остальные. Подумаешь, прокурор выискался. Что же еще про 117-ю [5]не прокричал? Здесь я хозяин, понял? Я — и прокурор, и адвокат, и все прочее. Так что помалкивай, если жить не надоело. А ты…

Он обернулся к Антону, и тот, мелко суча ногами, начал отъезжать по матрасу, прижимаясь к стенке. Макса уже не было видно: скользнул под кровать. Однако Бирюк, повинуясь жесту Стольника, перевернул ее и выдернул Антона.

— Ну что, мальцы? Нет ничего тайного, что не стало бы явным, как принято выражаться на вольной воле. Вы кому лапшу на уши вешать задумали? Давайте, колитесь: правда все то, что про вас лепило наплел, или нет?

Ответа не требовалось: достаточно было взглянуть на позеленевшее, резиновое от страха лицо Антона. Макс вообще лежал, сжавшись в комок…

И вдруг Антон завыл:

— Да мы сами, что ли? Мы, может, и не хотели! Нам сказали, денег дали, ну и… А Хинган сам, что ли?..

Он подавился словами, когда на него упал взгляд Стольника:

— Афганец! Убери отсюда этих отморозков! Видеть не могу. Да не забудь отрихтовать, чтоб знали, как врать законнику! — крикнул тот. — Все! Вы автоматически переходите из разряда хозяев жизни в разряд… совсем другой — противоположный. Сейчас не до вас, повезло вам, сучарам, но как только выпулимся отсюда — можете гузно подставлять. Наденем вам юбки!

Герман отвернулся.

Ну, вот и все. Опять же: кто может, пусть сделает лучше. Он не чувствовал ни торжества, ни радости. Но, с другой стороны, не было и того жуткого чувства ненависти к себе, которое и погнало его сюда нынче утром… бросило прямо в ад. Да может ли быть что-то хуже того ада, который он создал сам в душе своей?

Кое-как собравшись с силами, встал, подал руку Альбине:

— Пошли.

Она поднялась, быстрыми движениями смахивая слезы. Герман с трудом подавил вспышку раздражения: ну, и о ком она рыдает, интересно, кого оплакивает? Будущих «петухов» Антошу с Максиком? Или все-таки… его? И откуда опять взялось это ощущение, будто девушка знает что-то о нем, о Хингане?