Убить Архимеда

Я смотрел на моих верных людей, и к горлу ком подкатил… Какая там вилла на вершине холма… Какой там мне к черту — фонтан?! Вот мое богатство, вот где мои таланты!

Не в силах слова сказать, я обнял Ларса, попытался пожать руки всем нашим, а затем вошел в чертов дворик…

Вхожу, а темно там и тихо. Только запах каких-то духов — у нас на Субуре такими самые дешевые шлюшки мажутся, и то ли сушеными фигами, то ли финиками несет. Я такие вкусности за версту чую — даром что последние полгода на одной чечевице живу. Да протухлой солонине. Всю жратву мы в Рим отправляем — бабам да деткам нашим.

И вот иду я, мечом вперед, а запах такой, что слюнки так и текут, так и текут… Тут, ба, да сбоку от меня какой-то плотный полог, а из под него лучик света!

Я по материи — хрясь мечом, смотрю, а предо мною картина — столик, на нем огромная ваза с сушеными да засахаренными фруктами-ягодами, а дальше светильник, и за светильником какой-то старикашка сидит и скрипит себе перышком. Скрипит и нахальным таким голосом:

— Я занят. Придите попозже.

Я сразу понял, кто это такой. У меня аж в животе все кишки свело, а перед глазами только — мраморная вилла на берегу Тибра, матушка улыбается, и Терция моя с целым ворохом ребятишек… Ну, иди сюда, мерзкий старикашка… Иди, не бойся, я тебе дурного не сделаю, — ты мне тридцать талантов сейчас в зубах принесешь…

А во рту так и течет слюна, так и течет, и запах сладких фиников так кружит голову…

* * *

Я не стал поднимать голову. В нос мне ударила нестерпимая струя запаха пота, крови и чеснока. Я закрыл глаза и увидал того самого центуриона, коий полвека назад плевал семечками на мой мраморный пол. Запах дерьма…

Вонючий центурион тянет руки к моей жене, — врешь, она мертвая наверно, мертва, ведь римляне поубивали всех, кто в ту ночь был в городе… А вдруг — жива?

Вдруг вот такие нелюди сейчас глумятся над нею, над дочерьми, над внученьками, я же ничего не знаю о том, что там — в городе…

Будьте вы Прокляты. Пошел вон отсюда. Вон. Вон…

Ты не посмеешь дотронуться до меня, варвар. Ты не изнасилуешь меня на старости лет, как вы это сделали полвека назад со всеми моими друзьями… То, что мы — философы, еще не значит, что мы — проститутки… Вон… Вон!

— Пошел вон!!! Ты… Ты заслоняешь мне свет! ПОШЕЛ ВОН!!!

* * *

Сладкий запах фиников, Боже, как мне осточертела моя чечевица. Меня тошнит с чечевицы… И все равно я буду ее жрать, пока не уделаю последнего черномазого, пока своими руками не удавлю последнего грекоса! Мы доверились вам, а вы нас Предали и продали! Все говорят, что после того, как убили вы своего Гиерона, тех наших, что попали к вам в плен, вы пытали до смерти и всячески издевались. Предатели… Подлые грекосы…

Мои ребята шли вперед на эти Высоты, качаясь от голода, а эта мразь все это время — жрала финики?! Сколько еще мужиков мне суждено схоронить на этой войне, а эта мразь будет продолжать жрать — сладкие финики?! Сука, петух вонючий, вот тебе, ВОТ, ВОТ, ВОТ — ПОЛУЧАЙ, ПРЕДАТЕЛЬ!!!

* * *

На другой день меня вывели перед строем и нахмуренный Марцелл даже не спросил, а прямо выплюнул мне в лицо:

— Как ты посмел не подчиниться моему приказу? Как ты посмел убить Архимеда?

— Не могу знать, Ваша честь. Я… Я подумал, — столько наших ребят полегло, а этому предателю — жить… Столько народу в Риме померло с голодухи — в Блокаду, а этот… всю жизнь жрал финики и дальше их будет жрать… Разве сие справедливо, Ваша честь?

Разве это по-честному? Вот Вы — умнее меня, вы читали Платона, чем этот самый Архимед лучше меня или Вас? Почему нашего Ларса черномазые могли пытать, как хотели, и издевались над ним, как хотели, а этого гада и пальцем не тронь?! А ведь он присягал Риму в верности. Разве сие справедливо?

Командующий сперва пытался ответить, но ребята тут зашумели:

— Дурак правду сказал. Все мы равны. Все мы потомки Ромула и — Равны. Все патриции — одного поля ягода. Мы тут подыхаем, а они — финики жрут. Правду Дурак говорит — не справедливо! Не честно!

У Марцелла почему-то вдруг задергался глаз и уголок рта. Уже поспокойней он произнес:

— Слушай, Дурак, неужто тебе не жалко было целых тридцати талантов?! Подумай, это же целое состояние!

А меня такая обида взяла, — мочи нет, что не выдержал я и расплакался прямо при всех: