Убийство по расписанию

– Не стреляйте, полковник. – Доронин покосился на пистолет. – Я же клянусь вам... Конечно, я не могу поручиться за все действия Лобанова или Щетинина, которые они могли осуществлять за моей спиной, но в данном конкретном случае, мне кажется, что это и не их работа. Тут же нет никакого здравого смысла. Ну подумайте сами!

– Хорошо. – Гуров поднял пистолет со стола и всунул его обратно в кобуру. – Я полагаю, что наш разговор не закончен, Альберт Николаевич, а всего лишь отложен. Как и та шахматная партия. Не забывайте, что в обоих случаях вы находитесь в предматовой ситуации.

– Я это запомнил, полковник. – Доронин облегченно перевел дух.

В эту секунду ему почему-то даже тюремное заключение не казалось таким уж ужасным развитием событий, как новая возможная встреча с Гуровым. В полковнике было что-то пугающее, и Альберт мысленно проклинал ныне уже покойного Лобанова за то, что тот принял решение противостоять этому человеку. Лучше бы было его просто не трогать. Но прошлого не вернешь.

Гуров застегнул пиджак и поднялся из-за стола. Лицо у него было хмурым и задумчивым. До предполагаемого убийства Завладской оставалось около полутора часов, а его расследование по данному вопросу вдруг неожиданно зашло в тупик. А ведь полковник был уверен на девяносто девять процентов, что он находится на верном пути. Где же произошла роковая ошибка? Что он так опрометчиво упустил из виду? Доронин последовал его примеру и тоже встал на ноги. Пару минут мужчины, один крепкий и уверенный в себе, а другой тщедушный, несмотря на свою плотную комплекцию, и морально раздавленный, открыто смотрели в глаза друг другу.

Поединок с «Эдельвейсом» закончился для Гурова абсолютной победой. Но что дальше? Что он может успеть за оставшиеся полтора часа?

* * *

Вторник. 17 часов 31 минута

– Я подозревала. – Завладская сцепила пальцы в замок и пропустила их между колен. – У меня были подозрения с самого начала. Как только Татьяна предложила мне заниматься этим. Но она, напротив, убеждала меня, что все в порядке, что все вполне законно... И даже больше, мы якобы занимаемся благородным делом. Вместо того чтобы отправлять детей в приюты, «Эдельвейс» подыскивал им благополучные семьи. И я поверила. Понимаешь, Стасик? Может быть, это только потому, что мне хотелось поверить? – Она вскинула голову.

Крячко пожал плечами.

– Может быть, – кратко произнес он.

На Юлю было жалко смотреть. Она была настолько подавлена всем происходящим, что это, казалось, отразилось и на ее внешности. Лицо как-то осунулось, щеки запали, взгляд тусклый и безжизненный. Она сидела на диване перед телевизором в коричневой шелковой пижаме, вновь сколов волосы на затылке. Стас расположился справа в кресле и грустно смотрел на ту, от которой еще в школе он был в восхищении. Ему казалось, что чувство это сохранилось, и он был даже уверен в этом, когда увидел Завладскую сегодня, но сейчас, в эту минуту... Она была для него совсем чужой, незнакомой.

Информация, которой Гуров успел поделиться по телефону с напарником, была скудной и краткой, но и того, что Станислав услышал, оказалось вполне достаточно. В действительности «Эдельвейс» занимался продажей детей на органы, и Юля была в этом замешана.

– Илья Романович... Он мне не понравился сразу, – продолжила тем временем Завладская. – Само его лицо, манера общения. Скользкий, отвратительный тип. Но я считала, что это всего лишь предвзятое отношение. Подозрения-то ничем не подтверждались... До тех пор, пока мне не позвонила Светлана. Мы с ней вместе учились в университете. А я до этого рассказывала ей о том, чем занимаюсь. И подозрениями поделилась... Так вот, она мне звонит и советует прочесть статью в «Харьков таймс». Я нашла ее через Интернет и узнала, что в ней рассказывается о судебном процессе над еще одной нашей сокурсницей, Тамаркой Минаевой. На пятом курсе она вышла замуж за бизнесмена из Харькова. Он приезжал в Москву по каким-то своим делам и в ночном клубе познакомился с Тамаркой...

Завладская нагнулась над журнальным столиком и взяла с краешка пепельницы уже заранее вставленную в мундштук сигарету. Прикурила от пляшущего огонька зажигалки. Крячко обратил внимание на то, что дрожи в пальцах у Юли уже не было. То ли она смогла взять себя в руки, то ли нервное напряжение действительно в ней перегорело. Она больше не предпринимала попыток к самоубийству, но Станислав на всякий случай предпочитал не оставлять ее без надзора. Перебинтованное левое запястье с проступившими на повязке багровыми кровоподтеками служило Крячко ярким напоминанием о его былом опрометчивом поступке.