Убийства в Чумном дворе

– Черт возьми, я не детектив. Но я человек простой, и я действительно это знаю. Мысль о том, что один из нас… Бред! – Он откинулся назад, сделал широкий жест рукой и усмехнулся. – Говорю вам, это был кто-то, кто прокрался незаметно для нас, или это тот самый медиум. Вот, смотрите! Предположим, кто-то из нас действительно захотел бы заняться этим дерьмом, но у нас бы не получилось. Представьте себе, какой это риск, когда в комнате полно людей! Все это чепуха. Кроме того, как можно было сделать что-то подобное, не перепачкавшись в крови? Я слишком часто видел, как местные жители пытались зарезать наших часовых, и кто бы так ни разделал старину Дарворта, он промок бы насквозь – и никак иначе. Чушь все это.

Дым от сигары попал ему в глаз, и он рассеянно потер веко. Затем, положив руки на колени, он не без усилия наклонился вперед:

– Итак, вот что я предлагаю, сэр. Надо передать это дело в надежные руки. Тогда все будет хорошо. Я прекрасно его знаю, как и вы. Я знаю, что он дьявольски ленив, но мы поставим это перед ним как вопрос чести, черт возьми! Мы скажем: «Послушай-ка, старина…»

Затем мне пришло в голову то, что я должен был сделать гораздо раньше. Я сел.

– Вы имеете в виду Г. М., – сказал я, – старого шефа? Майкрофта?

– Я имею в виду Генри Мерривейла. Именно его. А?

Г. М. в помощь Скотленд-Ярду… Я снова представил себе тот кабинет высоко над Уайтхоллом, в котором я не был с 1922 года. Я представил себе эту чрезвычайно ленивую, чрезвычайно болтливую и небрежно одетую персону – Мерривейл сидел, сложив руки на большом животе, ноги закинуты на стол, и сонно ухмылялся. Главным его пристрастием было дешевое чтиво, главной его жалобой было, что никто не принимает его всерьез. Он был квалифицированным адвокатом и квалифицированным врачом и пользовался чудовищной лексикой. Он был сэром Генри Мерривейлом, баронетом, и всю свою жизнь выступал за социалистов. Чрезвычайно тщеславный, он обладал неисчерпаемым запасом непристойных историй…

Глядя в пространство мимо Физертона, я вспомнил старые времена. Его начали называть Майкрофтом[11], когда он был главой британского отдела контрразведки. Невозможно было представить себе, что даже какой-нибудь захудалый младший чин назовет его сэром Генри. Именно Джонни Айртон в письме из Константинополя придумал это прозвище, но оно не прижилось. «Самая любопытная фигура в рассказах о джентльмене с Бейкер-стрит, у которого лицо ястреба, – писал Джонни, – вовсе не Шерлок, а его брат Майкрофт. Помнишь его? У него такой же большой дедуктивный котелок, как у Ш. Х.[12], но он слишком ленив, чтобы им пользоваться; он большой и нескладный и редко отрывает зад от кресла; он крупная шишка в каком-то таинственном департаменте правительства, память у него с целую картотеку, и передвигается он только по своей житейской орбите: жилище – клуб – Уайтхолл. Я думаю, что он появляется только в двух рассказах, но там есть великолепная сцена, когда Шерлок и Майкрофт стоят у окна клуба „Диоген“ и обмениваются выводами о человеке, проходящем мимо по улице, – оба они весьма непосредственны, и у бедного Ватсона при этом еще никогда так не кружилась голова. Считаю, что, если бы наш Г. М. держался хоть с толикой достоинства, и не забывал бы надевать галстук, и отказался бы от сомнительных песенок, которые он распевает, бродя по комнатам, полным машинисток, из него получился бы неплохой Майкрофт. У него есть мозги, мой дорогой, у него есть мозги…»

Г. М. это прозвище возмутило. На самом деле он пришел в ярость. Он взревел, заявив, что никому не подражает. После того как я оставил службу в 1922 году, я видел его всего три раза. Дважды в курительной комнате клуба «Диоген», где я был гостем, и оба раза он спал. Последний раз мы с ним пересеклись на одной из вечеринок в Мейфэре, куда его затащила жена. Он улизнул с танцев, чтобы попытаться раздобыть себе виски, – я наткнулся на него возле буфетной дворецкого, и он сказал, что ему тяжко. Так что мы прихватили полковника Лендинна и затеяли партию в покер, в которой мы с полковником проиграли на двоих одиннадцать фунтов шестнадцать шиллингов. Немного поболтали о былых временах. Я так понял, что он прозябал в Департаменте военной разведки. Но он кисло сказал – с резким фыррр пропустив край карт под большим пальцем, – что очарование ушло, что для тех, у кого есть мозги, настали скучные времена и что, поскольку кое-кто поскупился, чтобы установить лифт, ему все равно приходится подниматься пешком по пяти – так их растак – лестничным пролетам в свой маленький кабинет с видом на сады вдоль Конногвардейской авеню.

Физертон снова заговорил. Я слушал его вполуха, потому что вспоминал те дни, когда мы были совсем юной командой и жонглировали своей жизнью двадцать четыре часа в сутки, полагая, что прекрасно проводим время, и считая отличным развлечением вытащить одно-два перышка из хвоста двуглавого орла[13] имперской Германии. За окном по-прежнему монотонно хлестал дождь, и Физертон повысил голос: