Когда проклятый Махмуд поднял в пределах Термеза свое знамя нечестия и разврата, а насилия и притеснения его достигли той грани, что бутон положения обитателей той местности завял от шипов [Махмудовых] обид и от множества его беззаконий и большинство жителей той страны стало выселяться [в другие места], тогда отважный государь признал, что дело [обуздания Махмуд бия] не подвинется при посылке [против него] кого-либо из сих эмиров, ибо достоинство этих людей уже неоднократно испытывалось на оселке опыта и давало отрицательные результаты. Натурально поэтому, что царственная решительность и заботливость о благе подданных возобладали над всем в природе его величества, и он пожелал сам, своею благословенною особою порадеть об отражении этого нечестивого Махмуда и очистить цветник территории [Термезского] вилаета от шипов того наглого мятежника, т. е. поганого Махмуда. [Государь] знал, что у эмиров и военных никогда не хватит смелости и отваги стать лицом к лицу с этим /
Так рассуждая, [Убайдулла хан] приказал явиться змирам и военачальникам. Когда они собрались на царский двор незыблемый, как небо, государь повел с ними речь о походе на эту область [т. е. Термез], ввиду [чинимых там] Махмудом несправедливостей. Он сказал: “всевышний владыка дал в наши длани завоевания и владения некоторые территории земли, сделав их покорными нашим повелениям. Посему нам представляется необходимым, приняв во внимание общее положение и в частности [нашего] государства, соблюдая осторожность и [в то же время] действуя уверенно, немедленно прийти [на помощь нашим термезским] подданным и подчиненным и очистить территорию [нашего] царства от тирании и злодейства наглецов, чтобы все подданные могли спокойно спать на постелях безмятежности. Если же мы проявим в этом деле небрежность и нерадивость, то заслужим [справедливые] /
Когда государь мира высказал это, то эмиры и сановники государства с извинениями доложили следующее: “пусть благороднейший ум государя больше не смущается сим обстоятельством. Выявление завистников находится на положении сухой полыни и посуды, которая покрывается копотью от дыма, поднимающегося от подожженной полыни; чем больше разгорается огонь и поднимается выше, тем скорее сгорает полынь.