Убайдулла-наме

Мы — рабы, состоящие на службе своего господина, и получаем милости от государя в такой день, [как сегодня]. В конце концов и Махмуд — тоже ведь вроде нас, рабов; а каким образом рабы пожелали бы, чтобы его величество, государь, взялся осуществить [лично] военные действия против этого сбившегося с пути человека, [по существу раба? Разве это достойно государя?!]”. И сколько ни говорили эмиры /72а/ и военачальники подобного рода слов, отважный государь не соизволил их слушать и потому последовал царский приказ забить в барабан похода и воздвигнуть царский шатер со ставкою в чарбаге Таш-Бука. Пламя августейшего гнева [настолько сильно разгорелось, что в тот же день его величество расположился в названном чарбаге. Мехтеру и мушрифу было отдано приказание, чтобы они роздали из цветущей казны подарки эмирам, вельможам, военным и шагирд-пишеям, а отважным бойцам армии — дорогие халаты. Эмиры и великие люди государства [из этого факта] поняли, что дерево [августейшего] гнева имеет корни в очаге государевой смелости; устроили совещание, [на котором решили], что Ма'сум бию диванбегию следует дерево царственного гнева с корнем удалить из груди государя. Ма'сум бий диванбеги с этой целью предстал перед [Убайдуллой ханом] и, открыв уста для похвалы государю, сказал:

Стихи:

/72б/ Прещедрый и благочестивый монарх,
Сверкающий короною, престолом и перстнем!
С тех пор, как создатель мира создал вселенную,
Подобного тебе не проявилось государя.
Господь чистый даровал тебе мир.
От апогея блестящего солнца до [глубин] мрачных подземелий,
Ты в мире — счастливый шах.
У тебя — счастливые очи, достойные престола,
Твой блестящий меч да будет ожигающим врага,
Сверканье твоего копья да будет победоносно,
Творец мира да будет доволен тобою;
Голова гнусного Махмуда да будет прокопчена![132]

После этой похвалы Ма'сум хаджи доложил следующее: “пока мы, рабы, состоим при счастливом стремени [государя] почему нужно его величеству государю, в лице своей драгоценной особы, брать на себя войну с этим проклятым [Махмудом]?”. — И, сняв с головы шапку, [Ма'сум хаджи] раскрыл руки для произнесения молитвы. Когда государь увидел такую смелость со стороны Ма'сум хаджи, сказал: “где царственная мысль допускает, чтобы я, несмотря на покорение царств /73а/ и поражение витязей мира, выступил походом против одного лишь бунтовщика, то я по необходимости избираю [это]. Когда устранение этого заблудшего мятежника стало бы осуществимо выступлением [против него моих] благожелательных [эмиров], то в этом нет стеснения [для них]”.

И миродержавный государь изволил оказать разного рода царственные милости и внимание эмиру, воителю за веру, [Ма'суму хаджи]: он пожаловал ему арабскую лошадь, почетное платье, украшенный драгоценными камнями пояс и кинжал и, обнадежив его в отношении других милостей, отпустил. Упомянутый эмир, выступив в поход, через два перехода вступил в область Несеф, [и там] ему пришло на ум следующее: — “как слышно, Хаит дадха отправился в крепость Дерф, мы узкою малодоступною дорогою выступим против большой крепости, [г. Термеза]; поскольку теперь Махмуд [бий аталык] поднял знамя бунта и возмущения в великой Термезской крепости, то что получится, если мы осадим этого сжигателя домов и крепко препояшимся к ниспровержению сего бунтовщика!? — Эмир не знал, что домашние слова для базара /73б/ не подходят и то, что приходит в голову, обычно бывает далеко от осуществления. Вкратце говоря, дело обстояло так: Хаджи Ма'сум, услышав в Карши известие об убийстве Хаит дадхи, больше не двинулся вперед.

О ВЫСТУПЛЕНИИ СПРАВЕДЛИВОГО И ПРАВОВЕРНОГО ГОСУДАРЯ ПОХОДОМ НА БАЛХ С ЦЕЛЬЮ МЕСТИ ЗЛОПОЛУЧНЫМ ВРАГАМ И О ВОЗВРАЩЕНИИ ЕГО ИЗ КАРШИ ВСЛЕДСТВИЕ СОПРОТИВЛЕНИЯ ШИР-АЛИ И ВОЗМУЩЕНИЯ ПЛЕМЕНИ ПРАВОЙ И ЛЕВОЙ СТОРОНЫ, НАЗЫВАЕМЫХ ПРОЗВИЩЕМ КАФСИН