У темного-темного леса

— Иржин с первого глотка замертво упал. А селянка зашипела, что твоя змея. Тогда-то наши и разглядели, что и зрачок у девки узкий, и зубы острые, рыбьи… Наставники прибежали — да что уж теперь. Водяница рассыпалась брызгами и водой в реку ушла. От самого Брейдена приплыла, тварь, не поленилась. — И прибавил после задумчивой паузы: — А в крынке мертвая вода была.

Я погладила косу, которую успела истрепать в мочало. Все же, наглые они, фейри, да бесстрашные. Могла ведь водяница просто выплеснуть мертвую воду на любого из боевиков. Могла и подстеречь школяра, отбившегося от товарищей. Так нет — намеренно покрутилась около магов, как будто дразнила. Как будто понять давала, чего стоят маги против Леса. Да что там, как будто. Так все и было.

Лес снова напомнил школе, что от него не спрятаться, не скрыться. Фейри просочатся во всякую щель, обманут любую стражу. И гнева Леса не избежать, просто уехав. Каждую неделю будет умирать кто-то, чтобы заплатить свое жизнью за чужое преступление. Каждую неделю школа будет терять одну живую душу — и так до тех пор, пока виновный не будет наказан.

Или пока не рухнет Договор.

Думать об этом было нестерпимо, а не думать не получалось.

Договор слабел. И этому появлялись все новые и новые доказательства. У соседки из комнаты справа пропали туфельки — и нашлись в другой комнате, в конце нашего коридора, в горшке с питьевым отваром мяты и малины. Марзине ночью шкодники заплели волосы во множество мелких косичек, да не просто так, а вплели в них полураспущенную скатерть. Всем крылом расплетали, да и то еле расплели.

В мужском крыле тоже не обошлось без происшествий. На третьем этаже ночью все до единой комнаты снаружи подперли притащенными с кухни чурбаками. Весь этаж. Каждую дверь. Они так всем этажом на занятия и опоздали.

Но тут, если по-честному, я не уверенна, что в том была Леса вина. Третий этаж в мужском крыле занимали почти целиком демонологи, а они у нас всеобщие любимчики — тут и без фейри найдется, кому двери чурбаком подпереть.

А если говорить про практикантов — то, выходит, и вовсе не важно, распознали бы ее наши боевики или нет. Для того, чтобы забрать намеченную жертву, водянице вовсе не нужно было ее напоить. Она просто издевалась.

* * *

Сам дурак. А чего я ждал? Что Шела всегда будет свободна? Рано или поздно рядом с ней все равно появился бы кто-то, кого она оценила бы. Кто-то, кому повезло бы назвать мою целительницу — своей. Я же всегда об этом знал. И не надеялся ни на что. Я просто…

Я просто дурак.

И не думал, что это произойдет так скоро. Хотя стоило. Особенно тогда, когда подруга Шелы стала ругать мужчин.

Гнев закипел во мне моментально. Вот урод! Ему такая девушка доверилась, а он!

А ведь казался нормальным парнем.

Я стрелой пронесся по коридору, повернул на лестницу, взлетел по ней, проскочил этаж насквозь, спустился… Метался по школе, не признаваясь самому себе, что ищу счастливчика, не ценящего выпавшей ему удачи. И неожиданно наткнулся на Тонана Фарра во внутреннем дворе школы.

Подонок трепался с приятелями под увитой плющом стеной. Самообладания еще хватило отозвать его в сторону, к колодцу, но когда он подошел и с улыбочкой спросил, чего я хотел…

Зависть, и ревность, и ярость, что он посмел довести до слез мою — мою! — Шелу ударили в голову, и я, ухватив подонка за грудки, как следует его тряхнул:

— Если ты, сволочь, еще раз обидишь Шелу… Если из-за тебя она опять заплачет!

В глазах щенка мелькнула не вина, не понимание — гнев. Удивление. Как будто, я был неправ. Как будто, я не имел права на вмешательство.

Остатки самоконтроля снесло в Бездну, и я, выпустив из одной руки его воротник, ухватился освободившейся рукой за ремень, и рывком подняв соперника, перевалил его через каменный борт колодца, который кто-то раскрыл, да так, открытым, и бросил.

Хладнокровно позволил грузу скользнуть в провал, перехватил жертву за щиколотки и ощутил, как увесистое тело, скользнув вниз, оттянуло мне руки.

Со стороны, где стояли его приятели, раздались вопли, откуда-то уже бежали на помощь, кто-то стоял совсем рядом, и не решался вмешаться — мне было плевать.

Искушение разжать пальцы было велико. Отпустить — и сказать, что так и было.

Подержав ублюдка в колодце некоторое время, я вытащил его обратно. Поставил на ноги, и придавив локтем горло, прижал спиной к одному из столбов, держащих крышу сруба. Щенок рассадил скулу о камень, рубаха разорвалась возле шнуровки, но он не кричал и не пытался отодрать мою руку, только смотрел с яростной ненавистью. Я надавил локтем чуть сильнее:

— Если она еще раз из-за тебя заплачет — шею сверну, как цыпленку. Ты меня понял, урод?

И сам не поверил, что это шипение — мое.

Ослабил нажим, и сопляк ответил, как выплюнул:

— Понял! — Он рванулся из рук, полоснул взглядом взбешенного зверя, крикнул куда-то в сторону: — Все нормально! У нас тут… свои дела!