У смерти женское лицо

Темно-зеленый микроавтобус УАЗ с заметными красными крестами на обоих бортах весело катился по пыльному проселку, дребезжа отстающим железом и бешено вращая большими колесами. Поющий во все горло Муфлон не слишком заботился о подвеске, он был выше подобных житейских мелочей, да и на сумму, прихваченную им в дорогу на карманные расходы, можно было бы без проблем купить два таких автобуса, и потому груз, которым был доверху набит кузов «уазика», то и дело тяжело ухал, подпрыгивая и снова опускаясь. Полумертвый от похмелья и избытка того, что Муфлон считал музыкой, Голый подпрыгивал и падал вместе с грузом, радуясь только тому, что расфасованный в пластиковые баночки товар наверняка не пострадает. Чтобы хоть как-то отвлечься, он щелкнул замками врученного ему Головой кейса и стал просматривать сопроводительные бумаги. В этой поездке именно ему предстояло играть роль «интеллигента в шляпе», как они с Муфлоном это называли. Роль была ответственная, требовавшая творческого подхода, умения разбираться в людях и большой смекалки, — среди этих провинциальных аптекарей порой попадались большие хитрецы, и убедить их принять груз стоило иногда больших трудов. Это было тем труднее, что дело им приходилось иметь исключительно с коммерческими аптеками. Спору нет, любая государственная аптека оторвала бы груз с руками и даже не стала бы интересоваться, откуда он взялся, но Голова совершенно справедливо полагал, что торговать таким товаром в кредит — дело гиблое. Наладить сбыт этой лекарственной дряни через сеть государственных аптек было, в принципе, делом плевым — стоило только подмазать кого следует, но Голому пару раз доводилось краем уха слышать, что распространяемый им товар далеко не безвреден, а значит, любые действия по официальным каналам были табу. Кто же станет рисковать без надежды на выигрыш? То ли дело коммерсанты! Особенно провинциальные. Достаточно было позвонить и назваться представителем какой-нибудь оптовой фирмы — желательно с немецким названием, как они начинали разговаривать деловыми заинтересованными голосами. Документы, предъявляемые при личной встрече, довершали дело.

Бумаги, лежавшие в кейсе у Голого, как всегда, выглядели идеально — ни подчисток, ни исправлений, ни слишком расплывчатых, подозрительных печатей. Они и были идеальными, поскольку являлись стопроцентной липой от первой до последней буквы. На Голову работали специалисты, и хотя лекарственный бизнес был далеко не единственным занятием Головы, велся он со скрупулезной аккуратностью и тщательностью. Расходы окупались сторицей. За два года работы с этим товаром не случилось ни одного прокола, если не считать потери нескольких складов и производственных помещений, которые и без того пора было оставлять. Менты бестолково хлопали в ладоши, ловя воздух — Голова всегда уходил и никогда не сдавал своих.

Голый слегка поежился, вспомнив о судьбе тех, кого всесильному Голове по тем или иным причинам не удавалось вовремя вывести из-под удара. Несколько человек все же попало в руки ментов, правда, для того, чтобы заставить их говорить, пришлось бы ждать Страшного Суда.

Строго говоря, Голому не слишком нравилось то, чем ему приходилось заниматься в данный момент. Весь его опыт восставал против столь долгой эксплуатации одного и того же источника дохода. Два года — довольно долгий срок, в течение которого даже менты могут мало-помалу поумнеть и разучить пару-тройку новых трюков. С каждой поездкой чувство близкой опасности все усиливалось, и теперь всякий раз, получая на складе товар, Голый нервничал, оглядываясь по сторонам, ему повсюду мерещились омоновцы в масках, готовые горохом посыпаться прямо на голову неизвестно откуда. Ареста Голый боялся не потому, что так уж сильно дорожил своей свободой, — всякая литературная чушь насчет того, что человек рожден для того, чтобы быть свободным, смешила его неимоверно. «Где вы видели эту вашу свободу, — мог бы спросить Голый у адептов этой теории, — ну, где? Воля — вот как это называется у деловых людей. Воля... да и та весьма относительная».

Волей Голый дорожил не особенно — он дорожил жизнью.

Он знал, что его поведение после ареста не будет иметь ровным счетом никакого значения. Человек, попавший в лапы легавым, может молчать, как рыба, но может и расколоться.

Может расколоться, ясно? И Голова не станет сидеть и ждать, гадая на кофейной гуще, он просто пошлет весточку по тюремному радио, и утром Голого найдут в камере холодненьким. Он либо удавится на шнурках, либо вскроет себе вены — ясное дело, сам! От угрызений совести или там от наркотической ломки — кто его, рожу уголовную, знает...

Он встрепенулся, выныривая из пучины тревожных мыслей, только сейчас сообразив, что ненароком закемарил на боевом посту. «Ай-яй-яй, — подумал он. — Узнал бы про это Голова, и никакого ареста не понадобилось бы. Говорила мне мама — не смешивай... Портвейн с водкой, а сверху еще и шампанское — это же с ума надо было сойти!»