У пределов мрака

Я когда-то слышал, что колдуньи используют корни французской петрушки для своих дьявольских приемов, но вы можете не беспокоиться, я не верю в существование колдуний.

И вы глубоко заблуждаетесь, милорд, — ответил карлик, и тут же прикусил язык, сообразив, что сказал слишком много.

— У меня нет права допрашивать вас, Корешок — позвольте мне и дальше обращаться к вам подобным образом — так как я не судья и не следователь. Но, если вам что-нибудь известно о печальной истории с пропавшими братьями, вы должны рассказать мне все, что вы знаете. Надеюсь, ваша совесть поможет вам принять правильное решение.

Карлик заплакал.

— Почему вы, милорд, так великодушны со мной, таким уродливым и неприятным существом?

— Я верю в Бога, единого для всех людей, для которого все люди братья, и который особенно добр к обездоленным, — ответил Эксхем. — Ладно, приятель, здесь наши дороги расходятся. Думаю, что вам пока не стоит возвращаться в Мейсен, у рассвирепевшей толпы настроение быстро меняется, и с вами может повториться то, от чего вы только что так удачно избавились.

— Но куда мне деваться? — простонал несчастный. — У меня нет другого жилья, кроме лачуги возле дома аптекаря, а тот, узнав, что со мной случилось, сразу же накинется на меня и будет избивать.

— У вас есть деньги? — спросил Джон.

— Деньги! — воскликнул бедолага. — У меня никогда не было ни гроша, и я живу на одном черством хлебе, да еще пиве, когда кто-нибудь угостит.

— Вот вам десять талеров. Отправляйтесь в Дрезден или куда захотите, но не забывайте, что вы не вправе скрываться от правосудия. Впрочем, вы и не сможете сбежать, даже если такое и придет вам в голову.

Корешок бросился целовать Джону колени, но тот удержал его.

— Да поможет вам Бог, приятель! — сказал он, садясь в седло.

Корешок долго провожал его взглядом, пока всадник не скрылся за поворотом.

Усевшись возле дороги, он принялся считать и пересчитывать свои сокровища.

Десять талеров! — пробормотал он. — Десять блестящих серебряных талеров, и это мои талеры! Никогда не видел сразу столько денег!

Он стиснул жалкий кулачок и погрозил им городу.

Цукербайн, чудовище, ядовитая змея, мерзкая жаба, жадный крокодил! Я ни за что не вернусь к тебе! Надеюсь увидеть тебя в тот день, когда палач отрубит тебе голову на главной площади. И я никогда не сделаю ничего плохого этому бравому англичанину, можешь на меня не рассчитывать, негодяй!

Справа от него протянулись два ряда тополей, обрамляющих дорогу на Дрезден, но он встал и заковылял в противоположную сторону.

Он больше часа тащился сначала по песчаной тропе, потом начались большие грязные лужи. Не обращая внимания на грязь, Корешок то шлепал по воде, то перепрыгивал с камня на камень, преодолевая самые глубокие места.

Я знаю, где никто не найдет меня, — бормотал он.

Скоро на горизонте появилась темная полоса.

Это Саргенвальд, лес гробов, — пробурчал он. — Я не боюсь его. Когда я пройду через лес, я окажусь в Холлен- дорфе. Там я потрачу один талер, чтобы первый раз в жизни поесть как следует. Интересно, сколько возьмет с меня кучер, чтобы отвезти в Альтенбург? А если захочу, то пойду дальше на юг и доберусь до гор… А там совсем немного останется и до Праги… Прага! Ведь я когда-то жил в этом городе… Это замечательный город, по сравнению с которым Дрезден кажется грязной деревней… Зачем только я оставил Прагу и связался с цыганами, ярмарочными фокусниками, показывавшими меня за деньги и почти не кормившими… Зато они по поводу и без повода награждали меня тумаками… В конце концов они бросили меня в Мейсене. Мерзкое животное, этот Цукербайн, цыгане просто ангелы по сравнению с ним… Нет, я больше не боюсь его! Я не боюсь никого и ничего, даже Саргенвальда!

Для этого нет никаких оснований! — сказал кто-то за его спиной, и он почувствовал, как его схватили железной хваткой за шиворот.

Глава IХ Крик во тьме

Дорога в Гейерштайн выглядела весьма уныло. Она пересекала бесконечные пустоши, покрытые высокой бурно разраставшейся сорной травой. Каменистые холмы закрывали горизонт, в низинах лежали небольшие пруды, от которых несло сильным запахом гниения. Бросались в глаза яркие цветы разных ядовитых растений, таких как наперстянка и аконит, пробивавшихся сквозь крошку мелкой сланцевой плитки, усеивавшей почву.

Джон не встречал никакого зверья, если не считать пугливых кроликов и шнырявших под ногами лошади ласок или горностаев. Гораздо чаще ему встречались пернатые, в основном вороны, большими стаями с карканьем кружившиеся в небе. Высоко под облаками он заметил сарыча, высматривавшего добычу, а с болота иногда доносился крик выпи.

Джон придержал коня, так как рассчитывал появиться в замке после обеда.

Когда солнце достигло зенита, он остановился возле небольшого ручья, где смог напоить коня, предоставив затем ему возможность пощипать густую траву.

Сам он с аппетитом расправился с бутербродами, приготовленными ему в дорогу Лебеволем.

Примерно в два часа он проехал узкой долиной, змеившейся между холмов, и перед ним открылся вид на замок Гейерштайн.