У бирешей

Я двинулся в сторону деревни. Ночь была сухая и холодная, так что кожа натягивалась от холода. Трава была жесткой. Она топорщилась под моими шагами и легким шлепаньем лап собаки, которая проворно, но тихо бежала рядом со мной. Дома бирешей, казалось, были прилеплены к холмам, рассованы по низинам какой-то огромной рукой. Вскоре я уже достиг бальной залы. Могучее строение неумолимо возвышалось надо мной, еще более темное, чем эта ночь, слабо подсвеченная лунным сиянием. Во всем доме не было ни единого проблеска света; он глухо молчал — с таким видом, будто все давно решено и говорить больше не о чем. Учащенно дыша, я вошел в дом и молча, на цыпочках стал пробираться по коридору. Лапы Репы постукивали по каменному полу, как неравномерно падающие капли дождя.

Тетушка спала. Дверь в ее комнату была чуть приоткрыта. Прокрадываясь мимо, я видел, как женщина повернулась в постели на другой бок. От ее сонного движения дерево заскрипело, и мне почудилось, что я различаю, как каждая из пружин матраца растягивается и опять сжимается. Я застыл на месте, как будто ожидал, что она начнет разговаривать во сне, но все было тихо. Осторожно, но все же недостаточно осторожно прикрыл я ее дверь. Тетушка так и подпрыгнула в постели, уставившись на меня отсутствующим взглядом, потом вдруг без всякой связи — так, словно ее слова были продолжением того, что ей снилось, — закричала на меня: «Половина третьего! Удивительно, что ты вообще пришел домой! Что, опять был в трактире?»

Она откинулась обратно в подушки. «Сегодня они уволокли радиолу», — сказала она тяжело дыша, как после сильного напряжения. Мне хотелось спросить ее, почему она раньше ничего не сказала мне о тачке, но она уже снова заснула.

Я вошел в свою комнату. Исчезла не только радиола — моих книг тоже нигде не было.

Рак

«Во всех этих вещах, которые так занимают бирешей, я ровно ничего не смыслю», — сказал мне Рак на следующее утро, когда я уже рассортировал вновь поступившую почту, увязал стопки бумаги и принялся складывать их в стоявшую у дверей тачку. Ее рукояти были опять приведены в порядок. Работа была выполнена с художественным совершенством: лишь после долгого рассматривания я смог обнаружить те места, где были заново приклеены руки; стыки почти невозможно было разглядеть, так как они сливались с прожилками древесины. На ощупь рукояти казались совсем другими, чем прежде. Большие пальцы теперь стали непропорционально толще прочих, они словно распухли; вероятно, таким образом мастер хотел помешать мне обломать их снова.

«А хорошо вы изукрасили мой подарочек с крестин, ничего не скажешь!» — добродушно произнес крестный. При этих словах я вдруг заметил то, о чем когда-то упоминал Цердахель: Рак не выговаривал «ш». Обособившийся от остальной фразы звук «ш» вылетел у него изо рта как плевок.

«Два раза по полдня с ним провозился», — сказал крестный.

Я взялся за тачку. Рак шел рядом со мной, сначала молча, как будто сообразил, что я обнаружил дефект в его речи. Но через несколько шагов он опять заговорил.

«Во всех этих штуках, которые так занимают бирешей, — повторил он, — я ровно ничего не смыслю. До меня просто не доходит, в чем там суть! На первый взгляд все мне кажется ясным и даже важным, но тут же все вдруг начинает выглядеть жульническим и циничным. Вроде шутки, которая началась безобидно, а закончилась плохо».

Рак огляделся, будто желая удостовериться, что никто нас не подслушивает. Я ничего не говорил, просто ждал, что он скажет дальше.

«Думаю, причина в том, — сказал он, немного подумав, — что мы, с одной стороны, не без оснований считаем себя наделенными всеми способностями (таковы мы и есть на деле!), но, с другой стороны, именно в то мгновение, когда все должно решиться, нас постигает крах. Обморок мозга! Вспомните Наоборотистого!» — воскликнул он.

«В такие мгновения наш мозг становится нашим врагом, восстает против нас — в такие мгновения он живет самой что ни на есть полной жизнью. Возможно, нам просто необходимо иногда доказывать самим себе, что мы тоже можем иногда дать осечку!» — крестный уже значительно обогнал меня. Руки его были сложены за спиной, и я наблюдал, как его сцепленные пальцы — подобно клавишам рояля — приподнимались и опускались в такт речи. «Крах, — прибавил он, — это нарушение порядка — порядка, который необходим, чтобы мы могли создать порядок. Потому что тогда, по крайней мере, появился бы какой-то смысл. И что в результате? — спросил он. — Вечное повторение нового, — так, пожалуй, можно было бы выразиться. Откуда это, впрочем?»

Он обернулся и бросил на меня вопросительный взгляд. Я слушал его вполуха, вместо этого я пытался подстроиться к ритму его слов, то ускоряя, то притормаживая ход тачки. Моя старая игра. Теперь, заметив, что он ждет от меня ответа, я усиленно пытался вспомнить, о чем он сейчас говорил.

«С вами что-то не то? — озабоченно спросил крестный. — Может, вам помочь везти тачку?»

Я покачал головой, хоть чувствовал, что предложение было искренним. Рак остановился.