У

Черпанов сдержанно, но достаточно раздраженно проскрипел:

- С нас комиссионные? Ты с ума сошел, Жаворонков?

- Как угодно,- дерзко глядя в глаза Черпанова, ответил Жаворонков.

Мы помолчали.

- Ты нам скажи,- начал опять Черпанов,- кому ты его продал?

- Леон Ионыч! Богом клянусь, делом нашим клянусь, не продаст он вам костюма.

- Как его фамилия?

- Фамилия?

- Жаворонков, брось шутки!

Жаворонков вытер о штаны вспотевшие кулаки и, сдерживая злобу, проурчал:

- Сколько заплатите? Дайте, Леон Ионыч, хоть сорок рублей.

- Пять!

- Ну, давайте пять!

Он, скомкав деньги, сунул их в карман.

- Фамилию? - повторил строго Черпанов.

- Фамилия у него знаменитая. Шулер и подлейшая личность. Владел скрытыми притонами, но теперь замазал. Сообщал я о нем в милицию, но рука есть там, что ли, словом, по-прежнему - через день вечеринки с играми.

- Фамилию!

- Стыдно и произносить его фамилию. Пакостит дом его фамилия.

Черпанов застегнул карманы:

- Гривенника к пятерке не прибавлю, Жаворонков.

- Трошин его фамилия. Тереша Трошин. Ныне в винодельческом тресте служит. Раньше...

- Плевать мне на всякие "раньше"!

- Обманет, он вместо заграничного костюма такую непролазную дрянь всучит, годы будете жалеть. При моем комиссионерстве оплошность отпадает, так как я соображаю...

Черпанов одернул синюю блузу, встал:

- Пора, Егор Егорыч. А ты, Жаворонков, насчет шестисот двадцати обмозгуй, список составь, разбей по группам - и пусть готовятся. Квартирные и суточные после представления списков на третий день, прогонные немедленно. Наживай брюхо, Жаворонков!

Жаворонков обалдел и чуть ли не сделал руки по швам.

Мы покинули его комнатки - степенно и торжественно.

Лестница показалась мне широкой - и менее крутой.

Мы слезли в той части столицы, которую некогда именовали "окраиной". Здесь более чем где-либо,- если даже и не стараться оставить позади мучающее вас беспокойство, так как оно мучило меня,- вы заметите напор того иного, которое достойно всяческой похвалы. Вместо дрях-лых домишек, пред которыми и наш № 42 мог показаться дворцом, перед вами белые пятиэтажные улицы, мурава скверов, дворы озеленились, плотные серые заводы утеряли былую принижен-ность; тощие лица, хилые тела сменились озадистыми, широкими в крестце. Распалялись глаза, глядя на все это! Отлично бы чувствовал я себя, озаренно бы даже, кабы не постоянная оглядка на Черпанова, кабы не стремление усвоить его теперешнее состояние. А он был сух и длинен - и больше ничего. По лестнице - такой светлой, словно архитекторы боялись, что обитатели постоянно теряют иголки или заботились они о бюрократах, которые приспособят здесь столы для натиска анкет,- мы поднялись на третий этаж. Едва мы открыли дверь, напор радио заставил нас придвинуться друг к другу. Хозяин, Миша Некрасов, принял наше движение за похвалу. Он кру-тил перед нами черный ящик вроде сковородки с перехваченным зрачком, откуда чей-то унылый голос требовал признания. Углубленный человек в пиджаке с отвислыми карманами, вроде тот, которого Черпанов называл Супчиком, безмятежно стоял подле ящика, погрузившись, видимо, в пропасть своих размышлений. "Заграницу ловим!" - прокричал нам хозяин.

- Прекрасное радио! - закричал Черпанов, перекрывая все голоса.Впервые встречаю подобное радио. Удивительное радио, призываю свидетелей.

- То ли крик достался ему дорого, то ли он волновался, то ли желал изобразить волнение, то ли желал начать обычное обсиживание всей мебели, Черпанов плюхнулся на стул, обитый клеен-кой, плеснул из графина в стакан хозяин взглянул на него оробело,- глотнул... и опять я скло-нен возвратиться к нашим классикам: "глаза его выскочили на лоб", сказали бы они. На лоб не на лоб - я думаю, что ни при каких обстоятельствах глаза Черпанова не могут выскочить на лоб, не потому, что там места нет, а оттого, что он всегда сумеет сдержать себя,- но под лоб они укати-лись. Он даже слегка побледнел:

- Послушайте, товарищ,- сказал он, наконец, хозяину,- правда, я поднимался по лестнице, задохнулся также и от умиротворения радио, но почему в графинчике, который стоит мирно в стороне на водяном подносике, вместо освежающего я саданул водку?

- Хозяйка,- в ней вы бы прочли математически выраженное скопление доброты и мягкос-ти,- всполошилась. Хозяин обозначил руками недоумение.

- Миша, ты же дал торжественное обещание не пить. И для гостей хотел одного вина.

- Как водка, да здесь вода, Надя. Бьюсь об заклад.

Он поднял графин, понюхал:

- Действительно, водка. Кто-то подшутил. Придется вылить.

Водке всегда найдутся защитники. Кто знает, не в расчете ли на защитника и доброту хозяйки появился графин? Ясно, что первым внес изменения в беседу о водке Черпанов:

- Зачем выливать, то есть выливать в раковину, лучше в себя. Водка способствует душевно-сти разговора, товарищи.

Миша Некрасов пятился с графином:

- Удивительно, но каждый раз в графине вместо воды водка.

- Чрезвычайно однообразная шутка,- вставил Черпанов,- пора одуматься.

А главное, попробуй обнаружить виновника. Все хохочут.