У

- Итак, вначале помиримся,- сказал Черпанов, усаживаясь, было, верхом на табурет, но, тотчас же вскочив, он передал табурет какой-то старушке, взяв из-под нее венский стул. Он обожал менять сиденья.- Зачем нам ссориться в замечательном государстве, которое одно способно преследовать одни цели? Черпанов ловко, я не успел и мигнуть, вложил мою руку в лапищу Жаворонкова.Теперь о деле, а именно касательно шестисот двадцати. Есть у вас знако-мых, родственников и друзей шестьсот двадцать?

- Шестьсот - я понимаю,- глухо ответил Жаворонков,- а двадцать-то откуда?

- Государственная разверстка.

- И надолго их, Леон Ионыч?

- Видите ли, Кузьма Георгия, время в данном случае теряет свое назначение. Время мы измеряем тогда, когда мы несчастны или когда приближаемся к несчастью. И зачем нам огорчать их, прерывая счетом времени их счастье. Они перерождаются там, Кузьма Георгич.

- Чего ж, выхолостят их или как? Шурка у меня племянник есть, аккуратно сработанный парнишка, его вот жалко, коли выхолостят, а остальные...- он взглянул на старушек,- бог с ними! Насчет Шуркиного выхолащиванья снисхожденье, поди, можно хлопотать. Очень он похож на меня, и по молодости-то...- Резвая баба его сверкнула глазами. Он почесал бороду - и замолк.

Черпанов переменил стул. Три старушки сразу предложили ему пять стульев.

- Но почему, Кузьма Георгич, такие крайние мысли?

- От причины.

- В моих словах нет указанной вами причины.

- А доктор зачем приходил? На обследование по случаю охолащивания! Я припадочный! - вскричал вдруг Жаворонков, вскакивая и топоча ногами.- Я всех избить могу и ни перед кем не отвечу! Ленька, в морду хочешь?

Он поднял шишковатый свой кулак. Черпанов плюнул на кулак и, откинувшись вместе со стулом, захохотал:

- Ха-ха! Ха-ха! Жаворонков. Этак, милый мой, не восстанавливают храм Христа Спасителя.

Жаворонков разжал кулак и - уже мягкой ладонью двинул по столу, удаляясь от Черпанова.

- Какой... храм восстанавливать?

- Со всех сторон осмотритесь, Кузьма Георгич, и опричь, как говорится, кроме храма Христа Спасителя, что достойно восстановления, какой пьедестал лучше, чем Уральские горы. Только он один. Мы не желаем препятствовать твоим мыслям, лишь бы перерождался. Естественно, что мы вначале его восстановим, не так, чтобы уж сразу храм, а так вроде театра с высоконравственными и целомудренными произведениями.

Жаворонков глубоко вздохнул:

- Скажу по секрету, поездка хотя и по разверстке, но вполне добровольная. Одному брига-диру, а таковым являешься ты, Жаворонков, объясняется цель.

- Прах их...- нерешительно проговорил Жаворонков, но явно внутренне пылая,- прах их дери, добровольно-то они не все согласятся.

- Тогда берите на себя, Кузьма Георгич, добровольность, а остальным предоставьте развер-стку. Шестьсот двадцать человек, конечно, трудно удержать в добром повиновении, если им все добровольно. Ну, дайте им кое-какую добровольность, мочиться там сколько они хотят в день, судачить.

Жаворонков опять сжал кулак, взглянул на резвую свою бабу и старух, опустивших головы:

- Я им посудачу!

- Я рад, Кузьма Георгич, что вы так сразу поняли мои идеи, в вашем миропонимании есть какая-то унаследованность. Постепенно говорю я всем законтрактованным, давайте молодеть. Это опыт, Кузьма Георгич, имейте в виду, но опыт давних моих стремлений. Мы восстанавливаем на Урале все, что может переродить человека. Повторяю, мы не задерживаем течение его мыслей и желаний.

Жаворонков положил ручищи свои на плакаты.

- Значит, рвать? - обернувшись к нам мутным своим лицом, спросил он.Мне все равно одна погибель, сгубит меня иначе Степанида Константиновна, а уж - если будешь восстанавли-вать, так я такие восстановлю - в пять раз шире и выше. Удостоверенья есть? Есть. Правильно! Ай да комсомол, на какие опыты двинулся. Ай да Урал. Ай да Леон Ионыч! Не зря я публично мороженым торговал, а втайне строительным делом орудовал. Мороженое - это, дескать, намек, что если Жаворонков перед нами, то существует сладость, а строительным материалом!.. Какие я тебе древеса выкину, Леон Ионыч, стареть им столетиями не стареть.

Он протянул черный свой кулак, похожий мощью своей на маузер, к бабе. Баба уже разгля-дела удостоверения Черпанова - и розово цвел перед нею всеми любимый Черпанов!

Видишь, доктор испытывал: не соблазнит ли меня какая чужая девка, не отведет ли от правед-ного пути? Поняла? Конфет! Лимонаду гостям!

Баба загремела чашками.

- Как же насчет шестисот двадцати, Кузьма Георгич?

- Соберем и семьсот.

Черпанов пересел на скамейку:

- Не единовластвуй, Кузьма Георгич, действуй мало-помалу. Сказано, шестьсот двадцать - и точка.

- Будет шестьсот двадцать. Парни религиозные, крепкие, петь и работать умеют. Кирпичи-ки-то с духовными песнями класть будут.

- Ну, это уже лишнее,- сказал Черпанов сухо.- Ты и о перерождении обязан думать, Кузьма Георгич.

- А если я уже переродился?