Тысяча ударов сердца

Я убеждала себя, что это просто дождь. Или стук града по камню. Треск поваленного дерева. Да что угодно, учитывая ситуацию, в которой мы очутились. Но всякий раз, стоило Ленноксу улыбнуться или дотронуться до меня, звук возобновлялся.

Звук тысячи ударов сердца.

В его отголосках многие вещи слышались более отчетливо. Чистая, преисполненная надеждами любовь к брату ласкала слух; ей вторила приглушенная, с перебоями, но все же осязаемая любовь к отцу. От щемящей взаимной любви к Ноэми захватывало дух. В трепетной, без толики страсти любви к Ретту почему-то присутствовали нотки обязательства.

Однако главенствующим лейтмотивом звучало мучительное осознание, что наконец-то на меня снизошла любовь – настоящая, сокрушительная, воспетая писателями и поэтами всех времен. И заведомо обреченная.

Сглотнув, я снова принялась теребить дыру на платье.

– Ты должен кое-что узнать. Но, боюсь, тебе это не понравится.

Леннокс наклонился ко мне:

– Думаю, нам более нет смысла таиться друг от друга. Да и потом, тебе все равно предстоит умереть, поэтому выкладывай, пока есть возможность.

Мы обменялись неуверенными улыбками. Я смотрела в его глаза и думала, что они не могут принадлежать убийце.

– После нашей беседы в темнице мной овладело любопытство. Тогда я пошла в библиотеку и отыскала протоколы суда над твоим отцом.

– Что? – Леннокс схватил меня за плечи и развернул к себе. – Разве существуют протоколы?

– Существуют. Правда, довольно скупые. Но я не скажу ни слова, если тебе неприятно.

– Нет! Умоляю, расскажи! Что в них говорится?

Меня затрясло от страха перед последствиями моих откровений.

– Если верить записям, твой отец держался спокойно. Он не раскрыл свой возраст, отрицал наличие семьи. Наверное, пытался защитить вас. – (Леннокс уставился в землю.) – Мне замолчать?

– Нет, – сглотнув, отозвался он. – Продолжай.

– Он сказал: «Мы отреклись от фамилий», поэтому в записях его именуют Яго Отшельник.

Леннокс рассеянно перебирал мой подол.

– Все верно. Мы отказались от фамилий ради единства. Для новобранцев принято менять имена, если обладатель оного уже обосновался в замке. В Возино нет тезок, каждый из нас единственный в своем роде.

– Вот как? – На мгновение я лишилась дара речи. – Твой отец… признался в покушении на моего отца. Суд приговорил его к повешению и четвертованию.

Леннокс смял в кулаке ткань моего платья, не с целью причинить мне боль, а в попытке облегчить душевные терзания.

– Однако мой отец счел приговор излишне суровым и заменил его обычной казнью. – (Губы Леннокса предательски дрогнули.) – Прости. Более… более мне ничего не известно.

Леннокс кивнул, тяжело дыша:

– Каван любит посылать нас на Задания в доказательство нашей преданности делу. Отцу выпало отправиться в ваш замок. До сих пор не понимаю, почему он зашел так далеко, это совсем на него не похоже. У меня столько вопросов, которые я не смею задать Кавану и которые уже не задашь отцу. Боюсь… правды мне никогда не узнать. – Совладав с эмоциями, он взглянул на меня в упор. – Твой отец и впрямь смягчил приговор?

– Формально – да, но, подозреваю, это была инициатива матери.

– Мой отец чуть не отнял у нее мужа, и все равно… – Губы у Леннокса дрожали.

Своим признанием я надеялась даровать Ленноксу покой, поскольку ничем иным не располагала. Скоро дождь прекратится, каждый из нас пойдет своей дорогой, а мир вновь погрузится в хаос. Но прежде чем это случится, он должен получить толику утешения.

– Я солгал тебе, – прошептал Леннокс.

– О чем?

– О том, что не раскаиваюсь. Будь у меня еще один шанс, я вызволил бы ее. – Леннокс не сводил с меня глаз. – Твоя мать… увидев меня, она сказала: «Ты еще дитя. Не бери грех на душу. Пусть кто-нибудь другой сделает это». Я думал… думал, она будет молить о пощаде, а она молила о спасении моей души. Она знала, что обречена, и не хотела умирать. Но на пороге смерти она пыталась спасти своего палача. – Он часто и судорожно задышал. – Я даже не знал ее имени, а она наотрез отказалась сообщать хоть сколь-нибудь ценную информацию, способную навредить ее семье. Она плакала, скорбела, но не дала слабину. Ты копия своей матери, Анника.

Сколько раз я слышала эти слова, но только сейчас поверила им безоговорочно.

– Тогда… – Леннокс замолчал, вытер слезы с раскрасневшегося лица. – Тогда я велел ей встать на колени. В ту пору мы были одного роста. Она безропотно повиновалась и воскликнула: «О, Эскал! О, Анника!» Это были ее последние слова. Я решил, она молится на неведомом мне языке.

По моим щекам заструились слезы. Вот и настал конец недомолвкам, отныне мне нет нужды томиться неведением. Утешало лишь то, что мама любила меня до последнего вздоха.