Тысяча лун

Когда я спросила у Джона Коула разрешения прочитать ему письмо, он принял очень серьезный вид. Конечно, он был так слаб, что и головы не мог поднять. Томас Макналти подложил ему под подушку старую армейскую куртку, чтоб было повыше, и Джон Коул приготовился мне помогать.

Я не хотела, чтобы Томас тоже слушал, – он-то был здоров, и я боялась, что он разъярится и помчится в город. Гнев Томаса Макналти был очень прост. Томас редко гневался, но, когда это случалось, он гневался, как ангел праведного отмщения. Он ведал абсолютное зло. Он знал: оно завязало этот мир такими узлами, что добро может лишь надеяться распутать хотя бы несколько нитей. Но Томас верил в великую, освобождающую возможность, что все, паче чаяния, кончится хорошо. Он готов был жизнь за это отдать. Моя безопасность была второй святыней его религии. Первой было здоровье Джона Коула, которому он приносил бульоны, и первые осенние ягоды, и теплую воду, чтобы обмывать его прямо в постели. Ведь без Джона Коула Томас не захотел бы видеть в жизни смысл. Они многажды шествовали, нищие, сквозь разрушение и смерть. Они обрели этот пышный зеленый рай у Лайджа Магана, старого товарища по оружию. Где обитал Джон Коул, там же был и Томас с его простотой сердца. Их любовь стала первой заповедью моего мира: «Да будет у тебя надежда в жизни – обрести такую любовь». Мы все встречаем на жизненном пути множество других душ и сердец. Без этого никак нельзя. Остается лишь молиться, чтобы на этом пути нам попался хоть один Томас или Джон Коул. Тогда мы сможем сказать: жизнь стоит того, чтобы жить, и любовь стоит риска.

Томас совершенно не обиделся, когда я попросила его оставить нас с Джоном Коулом наедине. Совсем-совсем не обиделся. Он даже сказал, что, по его мнению, я и должна говорить с Джоном наедине.

– Я пока пойду покормлю этих чертовых мулов, – сказал он. – Задам им хорошего овса перед завтрашней работой.

Он собрался выйти из комнаты, и мне показалось, он надеется, что я передумаю и попрошу его не уходить, но я не попросила, и он ушел.

И я прочитала письмо Джону. Пока я читала, он все время кивал. Он слушал изо всех сил. Закончив, я посмотрела на его спокойное лицо и опять подумала, что для необразованного мальчишки, ушедшего пешком из Новой Англии, для правнука индейца, для беднейшего бедняка он просто удивительно красив. Он мог бы управлять страной, если бы его попросили. Его голове, возможно, не хватало около дюйма в ширину до нормальной головы – она была узкая, как просвет меж двумя лачугами. Он был человеком-тенью, страной теней. Кроток, как дитя, со мной и страшен, как бизон, в битве с врагами. Джон Коул, киль моего корабля. А Томас – весла и паруса.

– Я знаю, каково мне это представляется, – сказал он. Мрачно, под стать лицу.

Странная влага, признак болезни, пыталась запереть слова в горле. Он долго молчал. Он пытался вынырнуть из очень-очень глубокого пруда затруднений. Потом лицо его распахнулось опять, как полянка в лесу, тронутая внезапно случайным солнечным лучом.

– Мне представляется, что это явка с повинной, – сказал он наконец.

Прошло несколько недель, и вдруг на ферму явился полковник Пэртон при полном военном параде. Я бы поклялась, что он добавил на мундир еще галунов и серебра, чтобы передать все свое мрачное беспокойство, и оно явствовало на его странном темном лице. Он был словно человек, только что пробудившийся от сна. Самые его слова, казалось, выходили тяжелей и медленней. Я уже начала гадать, не постигло ли его какое несчастье, апоплексический удар или что подобное. И правда, казалось, что он не владеет левой рукой; он ехал верхом, неловко зажав поводья в правой. Он еще ни разу не приезжал к Лайджу, но Лайдж, конечно, знал, кто это. Лайдж предпочитал знать людей, с которыми ему предстояло разговаривать. Полковник явился к нам в сопровождении двадцати ополченцев – они ехали гуськом, как черная змея. Ввиду всех недавних оборотов событий Лайдж Маган счел нужным поставить в углу веранды винтовку, будто она всегда там стояла. Было около полудня, и солнце как раз вошло в самую силу. Лето прибывало, и солнце заливало потопом света наши клочковатые акры. Мужчины пришли с поля обедать и проглотили без разбору все, что Розали ставила на стол, – даже если это была не совсем еда, а только ее дальняя родственница. Страда в разгаре, и дел на полях невпроворот – мысль об этом отражалась у нас на лицах, придавая нам ошарашенный туповатый вид, как у всех сборщиков урожая.

Накануне ночью, затемно, Теннисон уехал в Парис. Лайдж Маган отправил его на муле, хотя мулы были еще нужнее людей. Но Теннисон обещал дать какому-нибудь мальчишке двадцать центов, чтобы он привел мула обратно. Да, хороший мул ценился на вес золота. В общем, мы проводили Теннисона по проселочной дороге от дома к большаку. Все его пожитки были в седельных мешках, а «спенсер» скрыт под тряпкой. Мы не знали, что скажет колледж, когда новый учащийся явится к ним в таком виде, но в наши суровые времена, как говорится, нужда научит.