Ты умрешь влюбленной

Они спустились с моста, перешли дорогу и оказались на гудящей от людского потока набережной Отель де Вилль – улице, густо забитой самыми разными ресторанчиками. «У Жульена», «У Даниеля», «Луи Филипп», «Лё Трумило»… У Веры разбежались глаза от ярких вывесок, но она вдруг услышала оперное пение, доносящееся из открытых остекленных дверей светлого дерева. На ярко-красной полосе, отделяющей первый этаж от второго, сияла святящаяся вывеска: «Бель Канто».

– Но я в кроссовках! – пробормотала Вера. Даниель провел ее через порог, вскинул руку, приветствуя одного официанта, а следом другого.

– И я тоже, – бросил он с улыбкой. – Не беспокойся. Это не важно.

В зале было полно народу. Ярко-алые панели, зеркала, люстры, в нишах – старинные платья на деревянных манекенах. Маленькие столики с кипенно-белыми скатертями, стулья красного дерева, а в углу – черный рояль, за которым сидел официант и пел что-то из «Травиаты», аккомпанируя самому себе.

– В этом ресторане все официанты – студенты консерватории. Они не только подают еду, но и исполняют оперные арии, – объяснил Даниель ошарашенной Вере. Тотчас их встретила девушка с ярко-красными губами, с лилией в светлых волосах, одетая, как Кармен, и провела к столику недалеко от рояля.

– Я вовсе не голодна. – Вера была оглушена, но Даниель сделал отрицательный жест.

– Уверен, что наоборот. Мы прошли пол-Парижа, а здесь подают самое вкусное лингвини с треской в городе. Вы просто обязаны это отведать!

Ария из «Травиаты» завершилась, официант поднялся с банкетки, подхватил поднос с рояля и ушел. Внезапно у столика справа другой официант, закончив разливать по бокалам шампанское, запел а капелла что-то кельтское так красиво, что Вера затаила дыхание и смотрела на него во все глаза. Почему-то этот голос и исполнение, хоть и странное – где вы встретите поющего официанта? – успокоили ее, и она села удобнее, аккуратно облокотившись о край стола.

– Это Антонио Павези, он точно когда-нибудь станет в один ряд с Пласидо Доминго и Хосе Каррерасом, – прошептал Даниель, когда парень завершил исполнение и склонился в поклоне.

– Он потрясающий, – ответила Вера и стала расстегивать плащ. Даниель принял его и повесил на вешалку.

Публика в ресторане была пестрая. Здесь сидели и китайцы, и туристы из Испании, которые громче всех обсуждали только что исполненную композицию, – Вера все время слышала их «густо», «густо» и «энканто», что выражало крайний восторг, – слева слышалась русская речь. Все очень просто и незамысловато одеты. Вере в ее белой офисной рубашке и широких мамс джинсах вовсе не было неловко. Тем более Даниель сделал ей комплимент, сказав, что ей чудо как идет белый цвет. Вера покраснела, заложив прядку волос за ухо.

Они поужинали, выпили потрясающего вина, а лингвини и правда было восхитительным. Беседа то и дело прерывалась приятными ариями и игрой на рояле.

Внезапно Даниель поднялся, бросив на стол салфетку. Он так и не снял пальто, вероятно, стесняясь футболки с изображением узнаваемой эмблемы из «Игры престолов».

– Теперь я должен выполнить свою работу, – проговорил он и отправился к роялю.

Вера удивленно глядела, как он прошел между столиками и сел на банкетку, откинув фалды пальто, взял несколько аккордов, проверяя звучание и настройку инструмента, закрыл глаза и несколько секунд мысленно к чему-то готовился.

Наверное, Вера на всю жизнь запомнит именно этот образ Даниеля: рояль, серое пальто с выглядывающей из-под воротника рубашкой в красно-синюю клетку, круглые очки, упавшую на лоб челку и отрешенное лицо…

Он начал играть джаз, просто сумасшедший по экспрессии и завихрениям нот, стучал по инструменту то одной ладонью в такт своей игре, то другой, отстукивал и подошвами кроссовок, носился пальцами по клавишам, как ветер. А потом запел.

Какой у него был потрясающий голос – с невероятным диапазоном, то глубокий, низкий, с хрипотцой, как у солиста «Раммштайна», порой взлетающий к потолку, как у Стивена Тайлера из «Аэросмита», то вновь он пел, почти подражая Тиллю Линдеману. И это под аккомпанемент одного только рояля! Прежде Вере не доводилось слушать такую музыку – закралось подозрение, что он сам ее написал. Было в ней много джаза и металла, каких-то шаманских ноток, благодаря постукиванию о пол и дерево инструмента, что-то кельтское, когда он пел а капелла. И как в этом странном человеке умещалось столько талантов? Он был художником, профессором искусств, а теперь Вера открыла в нем музыканта, который мог бы потягаться с любым солистом металл-сцены.

Все в зале не только перестали есть, но и разговаривать. Когда Даниель сотворил последний аккорд и громко хлопнул ладонью по панели инструмента, на некоторое время зал застыл в тишине, а потом грянул аплодисментами, от которых у Веры заложило уши.

Он отвесил несколько неловких поклонов-комплиментов и сел обратно весь взмокший, бесконечно проводя рукой по мокрой челке, которая никак не могла улечься – то поднималась гребнем, то падала на лоб.

– Сказать, что я впечатлена, – ничего не сказать, – пробормотала Вера.