Предложение Кеннеди отправить в Москву Роберта Фроста потрясло воображение старого барда больше, чем участие в инаугурации.
24 июля он написал благодарственное письмо, которое начиналось словами: «Дорогой господин Президент, как это великодушно с Вашей стороны подумать обо мне, и насколько это в Вашем стиле дать шанс человеку вроде меня поехать на специальную встречу с русскими…» Это длинное письмо. В нем Фрост рассуждает о двух видах демократии — американской и русской (!), которым следует идти рука об руку, как двум главным силам последующих ста лет. Почтительно и аккуратно Фрост намекает своему благодетелю, который ему во внуки годится, что в России он прочтет не только стихи. У Кеннеди нет возможности ни ответить на это письмо, ни встретиться с поэтом до его отъезда в Москву. Я думаю, что одной из причин стала внезапная, до сих пор покрытая завесой тайны смерть Мэрилин Монро.
Она покончила жизнь самоубийством 5 августа. Эта вторая трагедия после самоубийства Хемингуэя должна была подсказать, что в историческом времени происходит некий перелом. Женственность и мужественность должны были искать себе других кумиров.
А Роберт Фрост закружился в вихре большой политики. Весь государственный департамент озаботился его визитом. Подбирались названные им книги. Старательно готовилась программа. И 27 августа делегация собралась в госдепартаменте. Молодой Франклин Рив констатирует свое разочарование тем, насколько бледными и неприветливыми выглядят американские служебные кабинеты по сравнению с русскими парадными приемными в бывших дворянских особняках. «Ты готов к нашей авантюре?» — спросил его Фрост при первой встрече. Поэт с воодушевлением отметил, что хочет непременно повидаться с Хрущевым. Он собирался расспросить его кое о чем, но заранее говорить об этом не хотел. Хрущев, мол, должен был его понять, если и вправду таков, как кажется.
На следующий день Добрынин устроил обед в честь делегации. Гости пили красное французское вино и армянский коньяк. Поэт был в отличном настроении. Уходя с приема, он сообщил: «Русским не так уж плохо живется, раз у них есть такие люди, как Добрынин».
Этим же вечером они вылетели в Европу. Позавтракали в Лондоне. И 29 августа, в среду, в 17 часов приземлились в московском аэропорту. Если забыть о Юдо, то можно сказать, что американскую делегацию встретили Твардовский (он должен был ответить радушием на радушие), Сурков — секретарь Союза писателей, Евтушенко, Зенкевич и другие. И началась знакомая пышная, головокружительная, непосильная русская программа. Фросту везде устраивали овации. Но словно бы не столько Фросту-поэту, сколько Фросту — политическому предвестнику. И в США и в СССР от его поездки ждали какого-то странного успеха, точнее даже — не от самой поездки, а от встречи Фроста с Хрущевым. Но встречающая сторона хранила насчет этого загадочное молчание, что выводило старика Фроста из себя.
Как же мне знакомы эти маневры советской бюрократии, которые могут загнать тебя в психушку! И так продолжалось до вечера четверга. Именно тогда, когда поэт вкушал американскую еду в доме дипломата Мэтлока, по телефону сообщили, что на следующий день Хрущев приглашает Роберта Фроста на встречу. Поэт вернулся в гостиницу, причем по дороге ему стало плохо. В пятницу, 31 августа, в 8 часов утра он и его сопровождающие вылетели из Москвы и через два часа приземлились в Сочи. Там их опять подхватили черные «чайки» и полетели с ними по берегу к какому-то вычурному санаторию. Все купались и обедали, но без Фроста. Старик плохо себя чувствовал. Когда кортеж доехал до грузинской дачи Хрущева, Фрост отказался двигаться дальше и попросил позвать врача. Молодой медик констатировал переутомление, объяснив его путешествием, и нервное перевозбуждение. В конце концов, слава богу, появился Хрущев, и желанная встреча состоялась. Фрост сидел в носках на кровати. Хрущев — напротив него, на стуле.
Рив оставил великолепное описание всей встречи и разговора, который продолжался полтора часа. Хрущев вел себя с патриархом американской поэзии очень любезно и даже ласково, но плел всякие небылицы про то, что СССР вот-вот экономически опередит США, потому что американская система устарела. (Точная американская статистика того времени показывала: то, что было доступно рядовому американцу и рядовому русскому в бытовом плане, — это две несопоставимые вещи. Только один предмет обихода был более распространен в СССР, чем в Америке: ручные швейные машинки, которые в США попросту вышли из употребления.) Но Хрущев достаточно ловко попытался использовать Фроста для того, чтобы тот внушил Кеннеди необходимость сделать Берлин свободным городом. Фрост поделился своей мечтой о мирном соревновании между русской и американской нациями, которым принадлежат следующие сто лет. Вы, говорил он, развиваетесь только при конфронтации. Вопрос в том, какая именно демократия завоюет мир. Бог хочет, чтобы мы договорились…
И что?