Ты можешь идти один

— Но можно рассудить иначе, — продолжал Брик. — Например, так: карандаш — это твоя физическая оболочка. Гайка — твой дух, а нить — то, что связывает их. То есть, жизнь. Закон Вселенной, о котором я говорил тебе. Дух стремится к безграничному познанию, так и рвется расстаться с телом, проститься с его несовершенством. Но мы оба знаем, чем закончится разрыв нити. Гайка стремительно улетит и рухнет. Не будет больше движения. Типичная диалектика: люди должны всю жизнь стремиться отделить душу от тела, но не должны этого достичь. Поэтому жизнь — мучение из-за несбывшихся надежд.

— А кто тогда ты? — спросил я.

— Я — тот, кто заставляет гайку вертеться. Тот, кто держит стержень, блюдет основы. А что будет, если меня не станет?

— Движение прекратится.

— Именно. Только не будет последнего полета гайки. Вся конструкция просто упадет на стол. Душа, соединенная с телом, но без движения. Все еще хочешь поспать?

— Нет, — шепнул я, покоренный блеском гайки. А она вращалась все быстрее и быстрее.

— Я рад. Давай посмотрим иначе. Пусть карандаш станет нашей внутренней тьмой. Плохими поступками, ситуациями, о которых нам стыдно вспоминать, болью предательства и всем прочим. Люди бегут от этой тьмы, стремятся к свету. Но нить памяти прочно связывает их с этим карандашом. Убежишь от них — упадешь бессмысленной материей. Нужно принять этот груз и продолжать двигаться, продолжать ткать полотно поступков.

Скорость вращения стала такой, что вместо гайки я видел лишь сероватую окружность. Нить могла оборваться в любой миг.

— А теперь скажи мне, от кого ты бежишь?

— От Разрушителей, — отозвался я. — Ты бежишь от них, а я помогаю тебе.

— Нет, Дима, все не так. Бежишь ты, а я помогаю тебе. И Разрушители не имеют к делу никакого отношения.

— Не понимаю тебя…

— Я разобью окно, но это будет единственный раз, когда я смогу сделать нечто подобное. Твоя задача — запомнить все, что ты услышишь здесь. Все до последнего слова. После того, как окно разобьется, ты сможешь задать мне три вопроса. Только три! Обдумай их хорошенько! После этого прошлое останется в прошлом, а мы с тобой шагнем в будущее.

— Куда мы едем? — крикнул я. В душу закрался страх. Слишком темно за окном. Слишком странные слова говорит Брик.

— Куда стремится гайка?

— Скажи нормально! Куда едет этот поезд?

— Куда хочет улететь гайка?

— Твою мать!

Я вскочил, сжав кулаки. Бросился к двери, но она оказалась заперта. Я несколько раз ударил по ней ногой, но полированное дерево не дрогнуло.

— В этот раз я направлю движение гайки, — спокойно продолжал Брик. — Потому что она очень мне дорога. Вот так бывает, Дима. Можно и к гайке привязаться. Даже полюбить ее. Глупо, да?

Я не успел ответить. Нить лопнула. Стремительной молнией сверкнула гайка. Послышался звон, и стекло осыпалось мириадами осколков. В купе рванулся холод и стук колес, ставший гораздо громче. Где мы едем? Почему так холодно? Ведь еще только сентябрь!

Я поежился. Ледяной ветер охладил мой пыл.

— Три вопроса, — напомнил Брик. — Не трать их на пустоту. Узнай то, что важно.

Не хотелось думать. Слишком уж холодно. Все мысли только о том, как бы законопатить окно, вернуть теплоту и уют.

— Времени мало, Дима, — поторопил меня Брик. — Я готов выслушать первый вопрос.

Что-то вспыхнуло у меня в голове. Как я мог забыть?! Что ж, ответь мне, проклятый Исследователь!

— Зачем ты переспал с Машей?

Мне стало больно, когда прозвучал этот вопрос. Я снова вспомнил ту ночь, ту боль и то отчаяние.

— Несколько причин. — Брик смотрел мне в глаза. — Первая: я хотел получить этот опыт. Такова моя природа, я все исследую. Вторая причина — этого хотела Маша. Не могу сказать, чтобы она отдавала себе отчет в этом. Но ее желание было очевидным.

Он замолчал. Я дрожал, обняв себя за плечи.

— А третья? Ты сказал: «несколько причин». «Несколько» — это больше, чем две.

Брик потупил взгляд.

— Третья причина — искупление грехов, — негромко сказал он. — Я украл жизнь у Бориса Брика. Бесследно для него это не пройдет. Умрет он или сойдет с ума — не знаю. Одно совершенно точно: как только я уйду, Борис лишится возможности жить и радоваться жизни. У него не будет ничего: ни смеха, ни любви, ни первого поцелуя. Я хотел дать ему то, что так важно для людей. Думаю, поступил верно.

Я не знал, как отреагировать, а потому молчал. Сам же Маленький Принц, подняв на меня взгляд, добавил:

— Я понимаю теперь твои чувства. И прошу прощения за содеянное. Я виноват перед тобой, и теперь заглаживаю вину.

— Ты можешь сделать что-нибудь с этим холодом? — спросил я. Холод мешал даже злиться и скорбеть.

— Таков твой второй вопрос? Он опрометчив.

— Блин… Хорошо! Вопрос, вопрос… Скажи все-таки, куда мы едем?

Борис вздохнул и отвернулся. Очевидно, я не смог угадать нужный вопрос.

— Мы едем к свету, — сказал он. — Путь наш пролегает через тьму.

Что-то изменилось. Ветер стал еще холоднее. Я почувствовал, как онемели губы, как на ресницах появился иней. А за окном просветлело. Я видел Жанну, стоящую на столике, с лицом, обращенным к небу.

— Я — твоя Звездочка! — крикнула она. — Спустилась к тебе с неба!