Творцы русской идеи

Но русским было суждено научить человечество и чему-то позитивному. Это выпало на долю славянофилов. О Хомякове Бердяев написал книгу, которую всегда ценил. «Славянофилы поставили перед русским сознанием задачу преодоления абстрактной мысли, перехода к конкретности, требование познания не только умом, но также чувством, волей, верой. Это остается в силе и если отвергнуть славянофильскую концепцию истории. Славянофилы не были врагами и ненавистниками Западной Европы, каковыми были русские националисты обскурантистского типа. Они были просвещенными европейцами. Они верили в великое призвание России и русского народа, в скрытую в нем правду, и они пытались характеризовать некоторые оригинальные черты этого призвания. В этом было их значение и заслуга»⁴². Киреевский вначале был западником и издавал журнал «Европеец»; русскую культуру он считает лишь высшей ступенью западной. Это импонирует Бердяеву. Наряду со славянофилами Бердяев ценит и западничество. Западники были такие же русские люди, как и славянофилы, они любили Россию и страстно хотели для нее блага. В Белинском Бердяев видит одну из главных фигур в истории русского сознания, это самый значительный русский критик, обладающий эстетическим чувством и художественной восприимчивостью. Самый глубокий и блестящий из русских людей XIX века — Герцен. В лице Герцена западничество соприкасается со славянофильством. Он разочаровался в западной демократии, увидел в ней господство мещанства и возлюбил Россию. Герцен (как и Бакунин) выступал против Маркса.

Во втором поколении славянофилов выделяется Константин Леонтьев, рассмотрению учения которого Бердяев также посвятил книгу. Строго говоря, Леонтьев — не славянофил. «…Дело не в славянах или в греках… Дело в церкви Православной, которой дух дал нам знамя… Если бы в каком-нибудь Тибете или Бенгалии существовали бы православные монголы или индусы с твердой и умной иерархией во главе, то мы эту монгольскую или индуистскую иерархию должны предпочесть даже целому миллиону славян с либеральной интеллигенцией»⁴³. У Леонтьева иное понимание христианства — византийское, монашески-аскетическое, другая мораль — аристократическая, не останавливающаяся перед насилием, натуралистическое понимание исторического процесса. Он совсем не верил в русский народ. Он думал, что Россия существует и столь велика благодаря византийскому православию и византийскому самодержавию, которое было навязано сверху русскому народу. Взгляды К. Леонтьева на русскую историю также отличались от традиционно славянофильских. «Он любил Петра Великого и высоко его ценил. Период цветущей сложности и разнообразия русской культуры он связывал не с допетровской эпохой, а с эпохой Петра Великого и Екатерины II»⁴⁴.

По теории Леонтьева, общество необходимо проходит три стадии: 1) первоначальная простота; 2) цветущая сложность; 3) вторичное упрощение. В отличие от славянофилов Леонтьев не признавал свободу духа. Высшая точка развития — сложность, объединенная неким деспотическим началом. Демократический прогресс вызывает у него эстетическое отвращение. Неужели Моисей всходил на Синай, эллины строили Акрополь, гениальный красавец Александр в пернатом шлеме бился под Арабеллами, апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, рыцари блистали на турнирах, чтобы современный немецкий, французский или русский буржуа «индивидуально» благодушествовал на развалинах этого величия. Стыдно было бы человечеству, восклицает Леонтьев, если бы этот мелочный идеал труда и пользы восторжествовал бы навеки. Леонтьев — пессимист, он уверен, что период цветущей сложности и для Европы, и для России позади, впереди — лишь пришествие антихриста и всеобщий распад. После Леонтьева нельзя было вернуться к прекраснодушному славянофильству. Только Достоевский видел, подчеркивает Бердяев, правильную перспективу.

Бердяев, как мы знаем, смолоду увлекался Достоевским. Он публиковал статьи о своем «духовном отце», в годы революции в ВАДК вел семинар по Достоевскому, а в 1923 году в Праге выпустил итоговую работу «Миросозерцание Достоевского». Для Бердяева Достоевский — «не только великий художник, но великий философ». Он — гениальный диалектик, «величайший русский метафизик». Все в нем огненно и динамично, все в движении, в противоречиях и борьбе.

В одной из ранних своих работ Н. Бердяев вспомнил Великого Инквизитора из «Братьев Карамазовых» как убедительное опровержение позиции К. Леонтьева и его единомышленников. «Официальные служители церкви, современные книжники и фарисеи, черные первосвященники, благословляющие преступления этого мира, если они совершаются власть имущими, бюрократические клерикалы, вроде Победоносцева, все эти маленькие инквизиторы — агенты Великого Инквизитора, отвратились в сердце своем от Христа, и совершают надругательство над духом»⁴⁵. Леонтьев здесь не упомянут, но идет насмешливая полемика с его взглядами. Бердяев ведет ее от имени Достоевского.