Творцы русской идеи

И с гневом топнул я ногою: «Неужели же тебе не стыдно, несчастное животное, ныть о своей судьбе? Неужели ты не можешь отрешиться от субъективности? Неужели ты не можешь забыть о себе? Неужели, — о, позор! — неужели не поймешь, что надо же отдаться объективному? Объективное, вне тебя стоящее, выше тебя стоящее — неужели же оно не увлечет тебя?»¹⁵ И в той же книге свыше тысячи ученых примечаний, свидетельствующих о безграничной образованности автора, о безупречном владении древними языками, естествознанием, математикой, философией, богословием.

Систематического изложения философских проблем в «Столпе…» нет. Впоследствии Флоренский резко выскажется против систематизации философских идей. Повторяя Вакенродера, он сравнит «системоверие» с суеверием и выскажется в пользу последнего. Но Флоренский — великий диалектик («истина есть антиномия»), и как таковой, выдвинув тезис, он обязан был признать и наличие антитезиса — прямо противоположного положения. Отрицая системность, он должен был прийти к ней. В XXVII разделе «Столпа…», озаглавленном «Эстетизм и религия», Флоренский, сравнивая свои воззрения с позицией К. Леонтьева, набрасывает не только систематическое, но и схематическое их изображение. Перед нами две окружности; для Леонтьева все сущее, вся плоскость круга — сфера эстетики. «Для К. Н. Леонтьева «эстетичность» есть самый общий признак; но для автора этой книги он — самый глубокий»¹⁶. На схеме, изображающей взгляды Флоренского, эстетика занимает центр круга, далее следуют сферы этики, биологии, физики и «дурная бесконечность». Эстетика — центр вселенной Флоренского: любой творческий акт эстетичен, повторим сказанное выше, художественная деятельность пронизывает все другие виды деятельности — теоретическую, практическую, литургическую. (Под последней понимается не только церковная служба, но и утверждение в жизни абсолютных ценностей.) Если вспомнить три «Критики» Канта, то придется признать, что Флоренскому они служили не только для опровержения.

Флоренский, правда, твердо убежден в том, что Кант — всего лишь трамплин для прыжка в царство истины: он начинает там, где остановился кенигсбергский мудрец. Кант задает вопрос, как возможна истина, и не идет дальше констатации факта, что истина существует благодаря разуму. Флоренский отвечает на вопрос о природе разума. Это «вид связи бытия»¹⁷.

Истина обретает онтологический смысл. Истина — жизнь, данная людям, это не знание о бытии, а истинное бытие. Аналогично и понимание любви. Он толкует ее «не в смысле субъективно-психологическом, а в смысле объективно-метафизическом»¹⁸. Истинная любовь есть выход из эмпирического бытия и переход в новую действительность.

Новая действительность России была далека от идеалов Флоренского. Семнадцатый год принес две революции — одна страшнее другой. Летом этого года М. В. Нестеров пишет свое знаменитое полотно «Философы» — двойной портрет — Флоренского и его друга С. Булгакова, предвидение судьбы обоих. Булгаков — на заднем плане в тяжелом черном пальто, будто собравшийся в дальнюю дорогу, взор устремлен вдаль, вынужденная эмиграция станет его уделом; перед ним — Флоренский в белом подряснике, как в могильном саване, глаза закрыты, как бы в предчувствии мученической кончины. «То было художественное ясновидение двух образов русского апокалипсиса, по сю и по ту сторону земного бытия, первый образ в борьбе и смятении (а в душе моей относилось именно к судьбе моего друга), другой же к победному свершению, которое ныне созерцаем…»¹⁹

Булгаков писал эти строки в 1943 году, предполагая, что его друга нет в живых. Так это и было: великий сын русского народа был расстрелян на родной земле. Политической борьбы Флоренский не вел. Но все его творчество было протестом против насилия над Россией, учиненного большевиками. В 1919 году он публикует статью «Троице-Сергиева Лавра и Россия» — своего рода философию русской культуры. Именно в Лавре Россия ощущается как целое, здесь наглядное воплощение русской идеи, предстающей как наследие Византии, а через нее — древней Эллады.

История русской культуры распадается на два периода — Киевский и Московский. Первый состоит в принятии эллинства. «За формированием извне женственной восприимчивости русского народа приходит пора мужественного самосознания и духовного самоопределения, создание государственности, устойчивого быта, проявление всего своего активного творчества в искусстве и науке и развитие хозяйства и быта»²⁰. Первый период связан с именем равноапостольного Кирилла, второй — преподобного Сергия. Женская восприимчивость воплощена в символе Софии-Премудрости, мужественное оформление жизни Московской Руси — в символе Троицы. Троица — символ единения русских земель. Именно так трактует Флоренский и Троицу Рублева, воплотившего в красках идеи Сергия Радонежского.