Тутанхамон

Старые боги, новые боги... Обладай Эхнатон нравом, подобным нраву его младших братьев, всё было бы иначе. Разве способны они, эти мальчики — даже военачальник Джхутимес! — низвергнуть Атона и возвести на престол былое величие Амона-Ра? Не способны! И никто не способен! Он один, бог и повелитель, способен удержать в узде Кемет. И быть с ним — отрадно, и отрадно пробуждать в нём мысли, которые могут низвергнуть кого-то или спасти. Кто знает, как, когда рождаются в уме человеческом мысли, приводящие к великим переворотам? Этот слабый, мягкий удар ножки ребёнка тоже может изменить судьбу Кемет. А если так, то и судьбу мира, которого так мало за пределами Черной Земли. Ведь смог же он, этот едва ощутимый удар, вывести фараона из оцепенения, избавить его от приступа ужаса перед неведомыми врагами, заставить его забыть о змеиной чешуе! Фараон поднялся, я поднялась следом за ним, наши руки не разомкнули объятий. Атон уже покидал небосклон, его величество должен был проводить своего лучезарного отца, пожелать ему доброго путешествия в царстве Аменти. Я хотела уйти, оставить его наедине с угасающим золотом солнечных лучей, но фараон удержал меня за руку, молча указал на место рядом с собой. И Кийа осталась, радуясь и гордясь, ибо это было в первый раз. Я смотрела, как он молится, как тихо шевелятся его губы, как медленно сжимаются и разжимаются длинные, узкие пальцы в перстнях, в кольцах. Мне не было дано погрузиться в молитву так, как ему, ибо я воздавала хвалу Атону лишь за один его дар — за благодатное тепло, ласкающее тело. Но разве он, сын Атона, уступал своему отцу, когда жарко ласкал моё тело, и разве ночью, в свете призрачных даров Нут, ласки его были холодны и губы его подражали великому молчанию далёких светил? Нет, ночью даже лучше! Ночью властвует Золотая, милостивая к любящим, снисходительная к безумным. Но как долго он молится и как часто пробегает по его лицу тень того ужаса, который в последнее время всё чаще нападает на него и передаётся мне, сейчас ещё более открытой миру, чем когда бы то ни было! Последний луч солнца скользнул по полу комнаты, и сразу наступила темнота, как обычно бывает в Черной Земле. Лицо Эхнатона стало строгим, задумчивым. Думает ли он о Кийе, помнит ли, что она стоит рядом? Я зажгла светильник, тёплые розовые тени поплыли по комнате. И, погруженная в эти розовые тени, услышала я его слова.

— Великий отец сказал мне, что нужно делать. Ты станешь соправительницей, ты взойдёшь вместе со мной на трон Кемет. Пусть царица остаётся царицей, ты же станешь младшим фараоном. Не говори ничего, ничего не бойся. Я возвратил священную власть фараона для того, чтобы награждать достойных. И даже если ты родишь дочь... — Короткое молчание слилось с темнотой того угла, где стоял он, слабый свет светильника не достигал его, и — казалось, что слова Эхнатона плывут ко мне по воздуху, тихо переносимые руками бога Шу. — Даже если так, Кийа, ты подставишь плечо под мою ношу, ты поддержишь священный скипетр. Ты нужна мне, Кийа, постоянно, повседневно. Сердце моё изнемогает в разлуке с тобой, любимая, желание его иметь тебя рядом с собой повсюду...

Держа светильник в вытянутой руке, дрожала от волнения Кийа, и сама она казалась себе маленьким пламенем, факелом, освещающим путь. И фараон знал, куда нужно идти — туда, куда поплывёт это пламя. Не сегодня явилась эта мысль, не сегодня он принял голос собственного сердца за голос великого отца. Власть для того, чтобы карать недостойных и награждать достойных награды. Эхнатон может сделать и больше, он может вымолить у Атона защиты и покровительства для своей любимой. И тогда никто во всём мире не осмелится пойти наперекор Кийе, ибо она воистину станет богиней. Он раскрывает объятия, и Кийа может поклясться, что с его губ едва не слетело имя старой богини: «Золотая...» Кийа превыше старых богов, ибо она — любимая, ибо она — будущая мать его сына. Сына, только сына! Кийа знает это. Кийа не обманет ожиданий.

* * *

Всё свершилось по воле богов, всё свершилось по воле Эхнатона, но желание его не исполнилось.

В тринадцатую ночь второго месяца времени перет[64], под лунными лучами, среди шелеста крыльев ночных птиц и тревожного аромата ночных цветов появилась на свет девочка, которой по странной прихоти его величества дали имя его третьей дочери — Анхесенпаатон.

Люди вокруг говорили: Кийа бесчувственна, у Кийи сердце гиены, Кийа благословила появление на свет своего ребёнка бессильными слезами ярости. Но Кийа была мертва, Кийи не существовало. Сердце её знало, что крохотное беспомощное существо, произведённое ею на свет, виновно лишь в том, что будет носить длинный локон, а не косичку[65]. Но Кийа, как никто, знала, что убила надежду фараона, а может быть, и его любовь к ней. И потому она в отчаянии ломала ногти о край ложа и кусала губы, уподобляя их растерзанному плоду граната.