Тутанхамон

Его величество провозгласил: госпожа Кийа, любимая жена, разделит с ним трон, госпожа Кийа станет младшим фараоном. Младшим фараоном? Такого ещё не бывало. Он был готов отдать половину своей царской короны, и он сделал это, сжав зубы под осуждающими взглядами придворных. Он пожертвовал младшим братом, по моему совету он препятствовал любви Нефр-нефру-атона и Меритатон. Он шёл на всё с лёгкостью отчаяния, словно хватался за ускользающий стебель лотоса, который утопающему кажется последней опорой. Но теперь всякий день он слышал о недовольстве то в южных, то в северных степатах, слышал о недовольстве жрецов и знати, писцов и военачальников, ремесленников и художников. Племена хабиру[66] на севере грабили и разоряли страну, и змеи хатти подняли свои головы, и даже Хоремхеб уже ничего не мог поделать, хотя я и просила фараона дать ему больше власти на северных границах. Поздно! И я принуждена была видеть, как несётся Кемет по волнам бушующей реки без паруса и весел, и сам кормчий был уже без сил и терял то, что ещё можно было потерять. Я знала: в гибели Кемет будет обвинена Кийа, конец Кийи будет ужасен.

Дворец был полон шипящих змей, чужеземки, жены и наложницы фараона, откровенно радовались близящейся гибели. Я была дочерью Кемет, плотью от плоти её, и я слышала: «Кийа убила Кемет!» Так говорили, потому что Эхнатон возложил на мою голову корону фараонов. Так говорили, потому что Кийа возвысилась в несчастливый час, когда солнце Ахетатона готово было погаснуть. Так говорили, и во всех глазах я читала ненависть. Всё правление Эхнатона сопровождали ненависть и гнев — его гнев, ненависть к нему. Ненавидевшие его ненавидели и тех, кто окружал его, кинжал, направленный в его сердце, готов был поразить любого члена царской семьи. Быть может, только двое избежали бы этой участи — царица Нефр-эт и Тутанхатон, мальчик.

Воины шептались по всем углам, лица их были суровы. О, как все они были сходны обличьем с Хоремхебом, ненавидящим меня! Брось слово — и костёр возгорится, как вспыхивают от случайной искры груды сухого тростника. Каждый из них, я уверена, носил под панцирем амулет с изображением Амона-Ра, Осириса или Пта. Каждого из них ещё удерживала привычка к повиновению, страх перед начальниками, каменная рука Хоремхеба. Если бы он захотел... если бы он захотел только, трон великих фараонов пошатнулся бы от могучего удара и Кемет увидел Эхнатона распростёртым в луже собственной крови. Разве не был убит фараон Аменемхет[67], менее безумный, менее страшный для Кемет?

«Уедем в Северный дворец, Кийа!» Голова его лежала на моей груди, переполненной молоком. «Что делать, Кийа, твоё величество Кийа?» К моим ногам бросился торговец зерном, он лежал в пыли, глотал пыль, глотал слёзы. «Твоё величество, госпожа Кийа, больше нет ни золота, ни кораблей, больше нет ни вавилонских, ни арамейских — ни ханаанских[68] купцов! Твоё величество, скоро не будет ни ярких тканей, ни слоновой кости, ни драгоценных благовоний!» Он глотал пыль, обыкновенную пыль, она не была золотой. Эйе только пожал плечами, когда я обратилась к нему. «Твоё величество, когда-то царь Душратта писал его величеству Аменхотепу III: «Пусть брат мой пришлёт золота в очень большом количестве, без меры, и пусть он пришлёт мне больше золота, нежели моему отцу, ибо в стране моего брата золото всё равно что пыль». «И его величество мог бы выполнить просьбу митаннийского царя?» «Мог бы, госпожа».

«Уедем в Северный дворец, Кийа!» Уехать от них — от жрецов, чиновников, воинов, торговцев, построить город выше солнца, куда не долетали бы жалобы и угрозы? Он склонялся над колыбелью девочки, похожей на него, некрасивой. «Уедем, Кийа!» Во время торжественных процессий два фараона были рядом. «Уедем в Северный дворец, Кийа, и, может быть, ты ещё подаришь мне сына?»