Тутанхамон

И вот настал день, когда я вернулся в мою мастерскую, где изготовленные мною изображения встретили меня безмолвным, но радостным приветствием, которое я ощутил всем телом, а не только дрожащими от волнения кончиками пальцев... Вот снова взялся я за комок влажной глины, вот снова мои пальцы ощутили твёрдость резца, вот снова вспомнились уроки великого мастера Джхутимеса, с которым свела меня в Ахетатоне счастливая и поистине благосклонная ко мне судьба. Воссоздав в памяти лицо моей Бенамут, взялся я за работу, подобной которой не было ещё в моей жизни. Лицо счастливой Бенамут, влюблённой Бенамут, Бенамут любящей и любимой — не ради ли этого жил Хесира, не ради ли этого оттачивал своё мастерство, изображая десятки людей, жрецов и сановников, военачальников и членов царской семьи? И я торопился, чтобы успеть закончить работу ко дню её прихода, к тому дню, когда она, сияющая счастьем, посетит свой родной дом...

И вот она пришла, вот появилась в моей мастерской, и едва я услышал её лёгкие шаги, я уже не мог спутать их ни с какими другими. Она обняла меня так крепко, что я удивился, ощутив подобную силу в её нежных руках, и почувствовал запах дорогих благовоний от её волос. Она тихо плакала и смеялась, ласкаясь ко мне, и ласка её рук была для меня дороже ценности золота и смарагда, даже дороже ценности моего камня... Торжествуя, что могу сделать ей подарок, я снял тёмную ткань, покрывающую её изображение. Она вскрикнула от радости, но в голосе её послышалось мне нечто, что меня удивило. И я спросил её:

— Что скажешь ты, Бенамут?

— Что скажу? Скажу, что никогда не думала, что так красиво моё лицо, что так огромны мои глаза. Но почему, отец, ты сделал меня печальной? Никогда ещё я не была так счастлива, никогда ещё моё сердце не пело так во славу великой Хатхор, а ты изобразил меня только вдовой Кенна, но не возлюбленной моего дорогого господина... Разве мои губы так горько сжаты? Вот возьми, коснись их! — Она взяла мою руку, провела ею по своим губам. — Ты тосковал по мне, отец, ты был печален, и, должно быть, это и запечатлелось в камне. Но мне хотелось бы видеть себя счастливой!

Никогда ещё не был я так поражён, никогда ещё не испытывал таких сомнений в своём мастерстве, ибо сердце моё ликовало, когда я брался за работу, и мыслью моей было изобразить счастливую Бенамут, Бенамут, лучившуюся счастьем... Смущённый, я пробормотал:

— Должно быть, ты права, Бенамут. Но я сделаю другой твой портрет, где не буду уже давать воли своим чувствам. Пойдём лучше, я угощу тебя ореховым печеньем на мёду, которое ты так любишь, и ты расскажешь мне о том, как тебе живётся.

Слуги накрыли низкие столики в саду, под цветущими зарослями гранатника, и Бенамут вновь принялась ухаживать за мной, как в былые дни. Потом мы отправились в беседку, увитую душистыми цветами, и, припав лицом к моим рукам, она сказала:

— Отец, я и подумать не могла, что бывает в жизни счастье, которое должны бы испытывать только боги и богини, но которое они по своей милости иногда даруют людям. Мой возлюбленный господин часто приходит ко мне, и это дороже всех подарков, которыми он меня осыпал, дороже всех превосходных вещей, которые меня теперь окружают. Когда впервые он был со мной, он сказал, что у меня такие же руки, как у тебя — сильные и чуткие. В ту ночь птицы пели так, что порой заглушали его шёпот. Когда меня привели к госпоже Тэйе, кормилице вечноживущей Нефр-эт, она ласково сказала мне, что я обязательно рожу сына. То же сказал и Раннабу, и я сердцем знаю, что это так и будет. Теперь я часто вижу моего божественного господина, и мне достаточно даже этого, а порой я замираю от счастья при мысли о том, что дышу одним воздухом с ним, даже когда его не вижу. Все во дворце добры ко мне, даже великая госпожа. Чем же заслужила я такое счастье, отец, чем умилостивила богов?

С улыбкой слушал я её болтовню, такую милую и наивную, делающую её похожей на ту маленькую Бенамут, которая, уткнувшись лицом в мои ладони, поверяла мне свои детские радости и секреты. Она слишком рано сделалась взрослой, приняв на себя груз забот обо мне, и теперь было отрадно видеть её совсем юной, беззаботной и безмятежно счастливой. Но я продолжал думать о своей непонятной ошибке, которая привела меня в смущение и заставила опасаться, что болезнь повредила моему мастерству, лишила руки их обычной зрячести.

— Ты чем-то опечален, отец? — спросила Бенамут. — Я болтаю лишь о себе, я совсем забыла расспросить тебя о мелочах твоей жизни, о твоих заботах... Легко ли тебе справляться со всем без меня?

— Не беспокойся обо мне, дорогая Бенамут, наши слуги хорошо ухаживают за мной и уже научились помогать мне. Конечно, никто не заменит тебя, но мне важнее знать, что ты спокойна и счастлива. Если мне что-нибудь понадобится, я сообщу тебе.

— Ты обещаешь?

— Обещаю, Бенамут.

Она снова принялась гладить мои руки, и я радовался, что ласка её была всё такой же, привычной лаской моей любимой Бенамут. Внезапно она спросила:

— Знаешь ли ты бывшего верховного жреца Дома Солнца Туту?