Тутанхамон

— Он никогда не был в моей мастерской.

— Но ты что-то знаешь о нём?

— Только то, что известно и тебе, Бенамут. Знаю, что был первым помощником вечноживущего Эхнатона, знаю, что после его смерти покинул Ахетатон, знаю, что недавно его величество Тутанхамон вернул его ко двору. Ещё слышал о том, что в его жилах течёт ливийская и ещё какая-то иноземная кровь, что так возмущало в своё время многих при дворе вечноживущего Эхнатона. Больше — ничего, Бенамут. Почему ты спрашиваешь меня об этом?

— Он очень милостиво говорит со мной, подарил мне чудесный ларец из чёрного дерева. Я была удивлена...

— Чем же? Тебе придётся к этому привыкнуть. Все, кто видят милость к тебе его величества, будут оказывать тебе внимание, Бенамут. Скоро удостоишься внимания и самого чати...

— Чати? — Бенамут засмеялась. — Отец бога Эйе? Он сейчас занят другим. Он очень обеспокоен тем, что его величество собирается послать Хоремхеба на границы Ханаана, а его величество склоняется именно к этому. Он должен помочь царю Митанни, своему союзнику. Теперь, когда Кемет так сильна, разве это опасно? Отец бога слишком осторожен. Меня печалит только то, что придётся расстаться с моим божественным господином, ведь он хочет лично участвовать в сражениях...

Мне было странно, что об этом говорит Бенамут, счастливая женщина, поглощённая своей любовью. Об этом говорили Раннабу и Мернепта, но слышать из её уст речи о предполагаемой войне было странно и не слишком приятно. Что-то происходило во дворце, должно быть, что-то серьёзное, если в словах близких к фараону людей звучала тревога. Но в словах Бенамут тревоги не было, была лишь печаль от скорой разлуки.

— Фараон сказал тебе о том, что собирается лично участвовать в военных действиях?

— Да. Но это будет нескоро... Многое ещё нужно сделать, и Хоремхеб ещё не уехал из города.

— Будь осторожна, Бенамут, никому не говори об этом. Слышишь, Бенамут? Никому, даже чати, если он тебя спросит. Ты ещё никому не сказала?

— Никому, отец, клянусь именем моего божественного господина! Но почему нельзя говорить? Почему ты встревожен?

— Потому что встревожены люди, близкие к его величеству, его друзья, те, кто ему предан, кто любит его. Не нужно тебе знать всего, но я предупреждаю тебя, будь осторожна. Кое-кто из царедворцев захочет узнать тайные мысли его величества, и тогда он будет пытаться расспрашивать всех, с кем он может быть откровенен. А женщинам в жизни любого мужчины, даже живого бога, принадлежит немалое место...

Я понял, что она испугалась, так крепко сжала она моё запястье.

— Что всё это значит?

— Только то, что я тебе сказал, Бенамут. Будь осторожна, не говори ни с кем о том, что узнала от фараона, даже мелочи. Ты понимаешь меня?

— Но ведь с тобой можно?

— Пусть останется так: только со мной.

Она отпустила мою руку, и мы долго сидели молча, погруженные в свои мысли. Потом она тихо спросила:

— Чем это грозит его величеству?

— Тем, что ему могут помешать свершить его великие дела, что может пострадать царь Митанни, тем, что враги вновь могут пошатнуть мощь Кемет. Ты живёшь своей любовью, но если ты любишь своего божественного господина, ты должна жить его жизнью и знать, что может принести ему пользу, а что — вред. И ещё прошу тебя: если ты услышишь до дворце что-либо о будущей войне с хатти, если кто-то произнесёт слова, которые будут тебе непонятны или встревожат тебя, скажи об этом мне, скажи об этом придворному звездочёту Раннабу или божественному отцу Мернепта. Ты обещаешь мне, Бенамут?

— Обещаю ли? Клянусь именем матери Исиды, клянусь всем, что почитаю святым, клянусь жизнью Кемет! Но скажи, должна ли я предупредить его величество о таких опасностях?

— Он знает это от своих друзей, Бенамут. Оставайся только женщиной, дари ему любовь и старайся сделать так, чтобы с тобой он мог забыть о своих заботах и тревогах. Такой была твоя мать, подарившая мне недолгие годы солнечного, золотого счастья, такой должна быть и ты, ибо женщине для того и суждено появиться на свет, чтобы от своих тяжких забот мужчина отдыхал с ней, чтобы, глядя в её глаза, мог забыть обо всём. Береги свою любовь, это величайшее счастье...

Она прижалась лицом к моим ладоням, как делала в детстве, и замерла, такая маленькая и беззащитная, вдруг понявшая, какой грозный ветер бушует за стенами солнечного дворца её любви. Если бы я мог увидеть её глаза, я увидел бы в них тревогу и печаль, я увидел бы в них блестящие переливы слёз, и мне было грустно, что я огорчил её, но уже не было в мире силы, способной надёжно оградить её от бед, ибо любящий раним, ибо любовь хрупка и подвержена страданию, ибо великая любовь таит в себе великую печаль. И, отвечая на её ласку, я вспомнил слова звездочёта Раннабу: «Сейчас каждый друг может обернуться врагом, враг неожиданно превратиться в друга, но опаснее всего любовь, ибо она в священном страхе может нанести смертельную рану». И много было вокруг фараона женщин, способных невольно нанести эту рану — Бенамут, митаннийская царевна Ташшур, царица Анхесенпаамон...

ЦАРИЦА АНХЕСЕНПААМОН