Тутанхамон

Тростниковая лодка легко скользит по зеленоватой глади реки, так легко, словно её несут сильные руки самого Хапи и не требуется никаких усилий, чтобы управлять ею. Вот она остановилась неподалёку от зарослей тростника, в которых полным-полно уток. Меткая стрела моего возлюбленного поразила в самую грудку красавца селезня, блестящего на солнце, как будто его оперение покрыто золотой пылью. Хлопанье встревоженных крыльев, шелест тростника, жалобные птичьи голоса — и опять всё смолкает. И лодка снова скользит по воде, несомая сильными руками Хапи, чуть подгоняемая лёгким веслом.

— Смотри, господин, вот ещё один селезень! Смотри, какой он красивый, гордый. Это, должно быть, царь окрестных уток!

— Царю не годится стрелять в царя, своего брата, — смеётся Тутанхатон.

— Цари тоже воюют друг с другом, мой любимый...

— Ты права, Анхесенпаатон. Но я подниму на него руку, если только он нападёт на нас.

— А вот эту утку, такую крупную, блестящую, ты тоже пощадишь?

— Царицу? Пусть отправляется в мой женский дом! Пусть служит усладой для моих жён!

Только одна жена, внучка митаннийского царя, отведает этой утки. Два ханаанских царька уже отправили в путь своих дочерей, но они пока что не прибыли в Кемет. Митаннийка очень весёлая девушка, она развлекает его величество смешными танцами, в которых предстаёт то обезьяной, то уткой, то гиппопотамом. Но Тутанхатон редко бывает с нею. Дела государства отнимают у него слишком много времени, а то, что остаётся свободным, он предпочитает проводить со мной. Так было и в детстве, когда только взгляды наши ласкали друг друга.

Золотые царские уреи на наших головах соперничают блеском, ожерелья из рядов разноцветных бус играют радужными искрами. Как радостно, как приятно, когда царствует любовь! Яркие искры вспыхивают в воде, кружатся в танце у борта нашей лодки. И в руках у меня — целый букет белых и голубых лотосов, таких душистых, что от их аромата кружится голова.

— Хочешь, попаду в самую сердцевину вон того лотоса?

Стрела летит, разрезая со свистом свежий благоухающий воздух, и вонзается в самую середину чудесного бело-розового цветка. Джхутимес был хорошим наставником его величества, выучил его стрелять метко, лучше любого лучника в царских войсках. Если он захочет — он пронзит стрелой подброшенную в воздух золотую бусину.

— Ты не слишком устала, моя госпожа? Мы можем ещё поохотиться?

— Я хотела бы этого...

Здесь, на глади великой реки, мы вдвоём, только вдвоём. Здесь никто не услышит наших речей, никто не отнимет у меня внимание моего возлюбленного, не отвлечёт его донесением или вопросом. Телохранители, те, что остались на берегу, не слышат нас, да, пожалуй, и плохо видят. Над нами сияет царственное Солнце, только оно видит нас, и кажется, что наблюдает за нами внимательным и ласковым взором. Если долго смотреть на солнце, под ресницами начинают расплываться реки переливающегося золота. Как благостно и приятно, когда царствует любовь!

— Пусть лодка плывёт по течению, я отдохну у тебя на коленях. Тебе удобно так, моя любимая?

Он ложится головой на мои колени, блаженно растягивается в лодке. Она маленькая, в ней едва можно вытянуться во весь рост. Но лодка эта — маленькое царство, в котором нет подданных, только царь и царица. Только царь и царица... Мои руки нежно касаются лица Тутанхатона, его опущенных век. И я целую его.

— Как приятна мне твоя ласка, Анхесенпаатон! Твой голос — как сладкое вино, слаще мёда... Я всегда тебя вижу, даже когда тебя нет рядом. А когда ты со мной, нет меня. Я хотел бы обратиться в воздух, чтобы обнимать тебя сразу всю...

— Ты можешь это сделать, господин...

— Если бы опять стало так, как в детстве, когда не было никаких забот, когда можно было всегда, всегда находиться рядом! Ты бы хотела этого?

— Ты и тогда не принадлежал мне, любимый. Ты всегда учился, был занят...

— Ты тоже училась, Анхесенпаатон.

— Но мои учителя не были так строги, как Мернепта и Джхутимес. Когда же будет время постоянно быть вместе?

— В старости. И в Аменти.

— Разве в старости ты будешь менее обременён государственными делами? Аменхотеп III прожил долгий век на земле, и до последнего вздоха он принимал послов, читал донесения правителей степатов... Нет, нет! Я верю, что нам сужден долгий век, сто десять лет. Мы будем окружены детьми, внуками, а разве все они не требуют забот?

— Значит, мы будем отдыхать в Аменти, дорогая Анхесенпаатон. На полях Налу, среди цветов...

— Кто знает, как всё будет там, в загробном царстве? Страшно... И ещё — как тяжело жить без солнца! Представь, любимый, только один час солнце по ночам светит спящим в гробницах, потом уходит надолго, освещать землю...

— Двенадцать ночных часов мы тоже не видим солнца, Анхесенпаатон.