Тутанхамон

Сбылось предсказанное великим Амоном-Ра, сбылось предсказанное мудростью и житейским опытом отца бога Эйе — проклятый Ахетатон был покинут, двери его домов были заперты.

Юный фараон проявил неожиданную твёрдость, пожелав обосноваться в Мен-Нофере. Вместе с ним перебрались в новую столицу придворные и жрецы, слуги и ремесленники. И гробница еретика осталась покинутой, одинокой среди печальных скал...

Мне не удавалось ощутить в своей руке крепость плети, которой я мог бы погнать мальчика-фараона в том направлении, в каком видел я это в своих бесконечных ночных думах. Обителью старой могущественной знати издавна был Опет. Тутанхатон посетил старую столицу, но не остался в ней — что это значило?

Я понял это скоро.

Фараон не последовал моим советам и советам Хоремхеба, он не пожелал отдалить от себя новую знать. И это разрушало все наши расчёты, мои и правителя Дома Войны. Оставалось одно средство в борьбе с нею, и я должен был использовать его. Сиротам Эхнатона не было места в царском дворце! Сироты Эхнатона должны были исчезнуть с лица земли вместе с тем, кто поднял их из праха!

Её доставили в закрытых носилках в святилище Пта на окраине Мен-Нофера. Её провели ко мне. Она склонилась до земли, лицо её было закрыто покрывалом. В тайном покое, где я принял её, горел только один светильник, золотые львы на спинке моего кресла отбрасывали жутковатые тени. Я всегда умел обставить беседу, будь то беседа с послами Сати или провинившимся придворным, и сейчас знал, что обстановка мрачного покоя произведёт именно то впечатление, какое нужно для полной победы над и без того уже запуганной женщиной. На мне была тёмная одежда, никаких украшений, только на пальце перстень с кроваво-красным камнем. Пусть видит угрозу, пусть чудится ей кровь на моей руке, пусть кровь эта лёгким отсветом касается её лица...

Она и без того трепетала от страха, лицо её было таким бледным, что сливалось с её белоснежным покрывалом. Кто бы мог узнать в ней бывшую вершительницу судеб, грозную соправительницу, счастливую соперницу Нефр-эт? Я видел её на троне, Со знаками царской власти в руках, в мужском синем венце соправителя, наглую и самоуверенную. Видел её снисходительно-мягкой, лживо простодушной в беседе с важнейшими сановниками Кемет — Туту и Маху. Видел её и нагой, в объятиях Эхнатона, когда однажды ночью он приказал мне явиться в его покои и немедленно — немедленно, сейчас же! — отдать приказ о жестоком наказании придворного Ипи, осмелившегося не пасть ниц перед её величеством — Кийей. И вот она стояла передо мной и была стеблем тростника в моих руках, меньше, чем стеблем тростника. Я мог бы приказать ей броситься в Хапи или сделаться наложницей самого презренного раба, и она не посмела бы перечить мне.

— Сядь, — приказал я ей, — сядь и слушай меня, Кийа. Ты верно хранила тайну?

Она ответила тихо, одними губами:

— Да.

— За предательство ты заплатишь страшной ценой — не мне напоминать тебе об этом.

— Я знаю...

Страх звучал в её голосе, такой она ещё не была. Бывший фараон, соправитель Кийа не была умна, иначе она продержалась бы рядом с Эхнатоном до конца его царствования. Она не была умна, иначе ей не пришлось бы скрываться и влачить жалкое существование безвестной наложницы царевича Джхутимеса. Она не была умна и теперь, когда ввязалась в мою игру ради каких-то неизвестных благ и сомнительных наград. Такую женщину не жаль было принести в жертву, ибо она не стоила пальца царицы Нефр-эт.

— Кийа, ты умрёшь, если с твоих уст сорвётся моё имя, и твоё тело будет брошено на съедение гиенам и птицам. Хорошо ли ты помнишь об этом?

Она задрожала и поднесла руки к лицу.

— Зачем ты повторяешь всё это, господин? Я знаю, что мне от тебя не уйти...

— Ты приказала собраться в своём доме Сеннеджему, Ини, Джхутинеферу, Камесу и другим?

— Да, господин, они придут.

— Что ты должна сказать им?

— Что им грозит опасность...

— В чём ты должна убедить их?

— В том, что они спасутся, только подняв оружие против...

Она замолчала, не в силах произнести страшные слова, но я сурово спросил её:

— Против кого, Кийа?

— Разреши мне не произносить этого, господин!

— Ты должна, Кийа. Против кого?

Она заломила руки в немом отчаянии, поднесла их к лицу, взгляд её огромных чёрных глаз был устремлён ввысь, к потолку храма. Или выше — к небесам, где среди бессмертных звёзд сиял её возлюбленный?

— Против Великого Дома.

— Почему они поверят тебе?

— Потому что я была вознесена из праха вечноживущим Эхнатоном, потому что я одна из тех, кого называют сиротами, потому что теперь я изгнанница, обречённая влачить жалкое существование...

— Что ты обещаешь им?

— Обещаю им поддержку многих немху во всех южных и северных степатах.

— Что ты заставишь их сделать?

— Скрепить своими печатями начертанную на папирусе клятву.

— Что ты сделаешь с этим папирусом?

— Принесу его тебе, господин.