Туристический сбор в рай

Через три дня Борюсика привезли на «ЗИСе» в просторную квартиру в центре Москвы, с видом на Кремль… Младенец понемногу смирился с появлением на этот свет, орать как бешеный перестал и лишь хныкал иногда, когда требовалась мамкина грудь. В помощь жене второго секретаря была придана кормилица с огромными, полными молока буферами, которыми она вскармливала не первое партийное дитя, и Борюсик, не останавливаясь, пользовался молочной фермой на дому, набирая вес хорошо, радуя ответственного папу и домохозяйку-маму.

В три года Борюсика отдали в детсад ЦК для социализации, и в группе он был в три раза толще всех своих сверстников. Воспитательницы, члены партии и кандидатки, всецело поддерживали аппетит малыша, давая добавки столько, сколько в глазах Борюсика было мольбы.

А потом школа. И здесь у вши на теле народном появились первые проблемы. Одноклассники прозвали Борюсика Жиром и всячески недружелюбно проявлялись по любому поводу. Сначала просто дразнили, потом пытались бить сына уже кандидата в члены ЦК, отнимали принесенные из дома продукты питания – в общем, пытались испортить жизнь тому, кто просто выделялся из общей среды толстой жопой и мордой гиппопотама.

Борюсик оказался человеком терпеливым, относился ко всем невзгодам жизни толерантно, одноклассников своих не сдавал, а стоически проживал не слишком счастливые годы, оставаясь при этом добряком, и улыбался серой стране с ее серыми, как мыши, гражданами. Зубы у Борюсика были редкими, но улыбка казалась весьма симпатичной. Впрочем, к концу школы, за пару лет до ее окончания, над Борюсиком перестали глумиться, уразумев за долгие годы травли, что толстый огромный пончик, постоянно читающий на переменах и что-то жующий, имеет непроницаемый жир, который броней защищает сердце хозяина от натиска вражеских эмоций.

Школу Борюсик окончил относительно неплохо, но в институт поступать отказался, причем наотрез, чем вызывал в отце неистовый гнев. Член ЦК громогласно кричал, что выкинет недоросля на улицу, после чего отпрыск спокойно принимался собирать чемодан, мать бросалась к мужу в ноги, но ни супруг, ни Борюсик своих позиций не сдавали. И так каждое утро.

– Я сказал – пойдешь в университет!

– Нет, папа.

– В лагеря закатаю! – орал член ЦК, багровея и синея, пока лицо его не становилось сизым.

– Не те времена! – спокойно отвечал Борюсик и продолжал собирать вещи. – Ты так не волнуйся, пап! Я все равно тебя люблю.

В один из вечеров примерно в этой части разговора в голове отца что-то лопнуло, сосудик какой-то не выдержал напряжения, и кандидат в члены Политбюро рухнул, словно колонна Большого театра, чем вызвал сотрясение конструкций во всем доме, а у них в квартире погиб весь мейсенский фарфор с хрусталем в придачу.

Он не умер, но был парализован до шеи, лежал в кровати и хлопал грустными глазами. В течение года парализованную надежду партии сначала вывели из кандидатов в члены Политбюро, затем из ЦК, и единственное, что осталось у слуги народа – квартира с видом на кремлевские звезды, персональная пенсия и жирная жена с жирным сыном. Телефон, казалось, замолчал навсегда, в квартире воцарилась печаль, смешавшаяся с невыносимой тоской, от которой Борюсик бросился в военкомат, чтобы призваться в армию, но не прошел медкомиссию вследствие патологического ожирения.

Отец умер перед Новым годом, мать поплакала с месяц и отправилась вслед за мужем на Ваганьковское кладбище. Ни тебе кремлевской стены, ни даже Новодевичьего…

Борюсик остался один и жил себе потихоньку. Он не любил себя, свое огромное тело, но по-христиански терпел и свое убожество, и насмешливые и презрительные взгляды прохожих, глазевших на него, как на слона в зоопарке. Молодежь и вовсе ржала не стесняясь, в голос.

Лет с двадцати Борюсик начал пописывать в газеты и журналы статьи о литературе, умные эссе, приносил стихи в редакции, кто-то из рецензентов его даже хвалил, но трудов молодого литератора не печатали, говоря, что это только задел на будущее, ты, парень, пиши, набивай руку.

Вода камень точит, и, когда огромному, стриженному ежиком толстяку было под тридцать, неожиданно опубликовали его первый труд, вернее, критическую статью на сомнительные стихи некоторых молодых поэтов, о которых до сего времени никто и знать не знал. Тем не менее в статье еще говорилось о том, что поэты несомненно талантливые, что их сознание непременно отделит зерна от плевел и Страна Советов еще будет гордиться новой литературой… Благодаря статье никому неизвестные поэты стали звездами той эпохи, и вскоре их голоса действительно зазвучали во всех уголках необъятной Родины.

Борюсика стали все чаще печатать и платить достойные гонорары. В ателье индпошива, в котором его обшивали еще в детстве, он заказал несколько костюмов, в том числе и летние – белые, из фланели, просторные и модные, в которых его большое пухлое тело чувствовало прохладу летнего вечера, когда он, слегка пьяный, возвращался домой из ресторана ВТО. Идти-то всего пару шагов…