Турецкий горошек

Моей матери шестьдесят девять лет. Долгие годы она лелеяла свою хандру, превращая ее в своеобразное искусство. Когда я звонила ей, она монотонно перечисляла мне бесконечную череду своих болезней, недомоганий и жизненных неурядиц. Я глажу ее руку, чувствуя, что сейчас нас с ней связывает такая родственная близость, которой никогда не бывало прежде.

– Ты ведь моя мама. – Звучит, конечно, не слишком утешительно, но я не могу придумать ничего лучше.

– Энн грозилась убить меня за то, что я стала настоящим мучением для вас. Она говорит, что когда я приеду к ней, то она будет бить меня всякий раз, как я начну скулить или жаловаться. А если я буду выглядеть радостной, то она будет обнимать меня.

– Я предпочла бы объятия, – говорю я.

– Уже много лет никто не обнимал меня. Я соскучилась по ласке.

– Ты никогда не обнимала нас в детстве, – говорю я.

– Я боялась избаловать вас. – Она достает какую-то нитку из кармана передника. Я обнимаю ее, но она остается напряженной. Наверное, ей нужно вновь привыкнуть к ласковому обращению.

Поздний вечер, обильная трапеза и разговор по душам с матерью истощил мои силы.

– Я ужасно хочу спать. Можно я подремлю немного? – спрашиваю я.

Я вытягиваюсь на кровати, и она накрывает меня шерстяным пледом. Она связала его в те времена, когда ее еще не скрюченные ревматизмом пальцы ловко орудовали спицами. Опустив полотняную штору, она выходит, закрывая за собой дверь.

Я задумчиво разглядываю комнату, где в основном проходила моя жизнь до замужества. Я даже родилась в этой комнате. Мать никогда не рассказывала нам, долго ли она страдала во время родов. Бен появился на свет за сорок пять минут, Джилл выскочила за полчаса, а я вылетела за двадцать минут, пока она ждала папу, который пошел заводить машину, чтобы отвезти ее в роддом.

Я думаю о том, в какие хорошие руки попадет мать. Я обожаю тетушку Энн. В детстве она забирала нас троих к себе на выходные. Вероятно, тогда мама слегка отдыхала от нас, а тетушка Энн не чувствовала себя одинокой, но в детстве я не задумывалась об этом.

Муж тети Энн погиб на Второй мировой войне, и она больше не вышла замуж. Согласно семейным преданиям, упорно отрицавшимся при каждом пересказе, у нее был тридцатилетний роман с ее женатым начальником. Может, склонность к измене передается по наследству.

Наши выходные в ее доме проходили совершенно удивительно: к примеру, мы укладывались спать в палатке в гостиной или так и не успевали испечь задуманное печенье, съев все сырое тесто. Однажды мы затеяли футбол в магазине, используя в качестве мяча рулон туалетной бумаги. Администратор попросил нас уйти. Когда он повернулся к нам спиной, тетушка Энн показала ему язык.

Я осознаю, что сегодня впервые подумала о матери, не как о матери, а просто как о женщине с ее собственными чувствами. Я предоставляла ей гораздо меньше прав на личные чувства, чем предоставляю моим студентам или друзьям. Сев на кровати, я вдруг задумываюсь, не была ли я несправедлива и к Дэвиду, игнорируя его индивидуальные интересы и жизненные обстоятельства.

Тихий стук в дверь – и в комнате появляется голова Сэмми.

– Ты спишь, тетя Лиз?

– Нет, милая. – Она запрыгивает на кровать и прижимается ко мне.

– Почему ты решила лечь спать?

– Я устала.

– Я ненавижу спать. Днем спят только малыши.

– Многие взрослые были бы счастливы, если бы им удавалось всласть поспать днем.

Сэмми смотрит на меня с недоверием.

– Не-е-а… – Она забавно перекручивает язык и гримасничает.

– Ты знаешь, когда я была маленькой, то жила в этой комнате, а теперь в ней будешь жить ты. – Возможно, ей также трудно представить меня маленькой девочкой, как и то, что некоторые люди любят вздремнуть днем. – Я любила сочинять истории о тех разводах на потолке. Сколько бы их ни замазывали, они всегда проступали вновь. – Я показала на один из разводов. – Вон то пятно обычно было плюшевым медвежонком.

Мы придумываем бессвязную историю о медвежонке, который хочет поплавать, но потолочное пятно-рыба мешает ему, щекоча и покусывая. Нас прерывает стук в дверь. Сэмми впускает свою бабушку и убегает на первый этаж. Впервые за последнюю пару лет я вдруг пожалела, что у меня нет детей.

Мать суетится вокруг меня, складывая плед, хотя я и не говорила, что уже хочу встать.

– Джанис не терпится переехать сюда. Мне очень интересно, как она все здесь переделает, после того как мы разъедемся.

Моя невестка родилась в семье дипломатов. Она успела пожить в восьми странах, помимо Вашингтона, округ Колумбия.

– Наверное, ей нравится прочность и стабильность семейных отношений, – говорю я.

– А мне всегда казалось, что она бросит бедного Бена, и… – Мать потрясенно смотрит на меня, когда я ударяю ее по руке.

– Тебе надо привыкать к условиям жизни у тетушки Энн, – с улыбкой говорю я.

– Ладно, Джанис стала хорошей женой и матерью, – говорит она.

Я обнимаю ее, и хотя она еще не совсем расслабилась, но все-таки уже меньше напряжена, чем прежде.