Туннель

– Но, Мак, таких старых лошадей тысячи! Что в ней особенного?

– Да, может быть, и так, Мод, но у меня была когда-то точно такая же старая лошадь.

– Когда?

– Когда? – Мак посмотрел на нее смущенно. Ничего не было для него труднее, как говорить о себе. – Это было давно, Мод! В шахте «Дядя Том»…

Почти три года пробыл Мак в штольне № 8 – до того дня, когда там произошла катастрофа, о которой многие помнят еще и теперь. Она стоила жизни двумстам семидесяти двум углекопам, но она принесла счастье Маку.

Взрыв произошел на третью ночь после Троицы, в самой нижней штольне «Дяди Тома».

Мак отвозил назад пустые тачки и насвистывал песенку, которую каждый вечер играл граммофон в салуне Джонсона. Вдруг ему послышался сквозь лязг железных тачек отдаленный грохот, и он машинально оглянулся, всё еще продолжая насвистывать. Он увидел, что деревянные балки и подпорки начали гнуться и в глубине штольни посыпались камни. Он рванул лошадь изо всей силы и громко крикнул ей в ухо:

– Хей! Хей!

Лошадь испугалась треска, который слышался сзади, попробовала бежать галопом, вытянув свое неуклюжее тело и почти пригибаясь к земле, но груда каменных обломков завалила ее. Мак бросился бежать как безумный, но, к своему ужасу, он увидел, что перед ним рушился потолок, и услышал, как кругом трещали балки. Обхватив голову руками, он несколько раз покружился на месте, как волчок, и бросился в боковой проход. Штольня сзади обрушилась с грохотом, боковая галерея затрещала, и Мак, подгоняемый градом сыпавшихся камней, побежал вперед, прижимая руки к вискам и крича изо всех сил.

Он дрожал всем телом и почти терял сознание. Он увидал, что прибежал в конюшню, что сделала бы и старая лошадь, если бы обвал не преградил ей дорогу. Мак должен был сесть, потому что ноги у него подкашивались. Целый час просидел он так, ничего не соображая. Наконец он занялся своей лампочкой, которая едва мерцала, и огляделся. Он оказался в конюшне, совершенно засыпанной камнями и углем. Мак пытался понять, что произошло, но мысли его были бессвязны.

Так он просидел многие часы. Он плакал от отчаяния и заброшенности, затем немного овладел собой, и к нему вернулась его жизненная энергия.

Было ясно, что в шахте произошел взрыв рудничного газа. Лошадь засыпало обвалом, но его-то наверняка откопают!

Мак сидел на земле, рядом со своей маленькой лампочкой, и ждал. Он прождал часа два. Потом его вдруг охватил леденящий ужас. Он вскочил испуганный. Взяв лампочку, он сделал несколько шагов направо и налево, ища выхода. Нет… Выхода не было!.. Ничего другого не остается, как ждать.

Обыскав ящик с кормом, он снова сел на землю, предоставив своим мыслям идти, как они хотят. Он думал о Бони, об отце и Фреде, которые вместе с ним спустились в шахту, о кабачке Джонсона, о песенке фонографа, об игре с Джонсоном в рулетку. И ему представлялось, что он бросает на ставку пять центов, вертит рулетку и всегда выигрывает.

От этих мыслей его пробудил какой-то странный звук, точно звонок телефона. Мак напряженно прислушался. Потом вдруг он понял, что ничего не слышал. Кругом была тишина. Эта могильная тишина была невыносима. Он засунул в уши указательные пальцы и потряс их. Потом откашлялся и громко сплюнул. Прислонив голову к стене, он долго сидел и смотрел на солому, приготовленную для лошади. Потом улегся на эту солому с мучительным чувством глубокой безнадежности и заснул.

Он проснулся (как ему показалось) спустя несколько часов вследствие ощущения сырости; лампа погасла, и он шлепал ногами по воде, когда пробовал сделать несколько шагов. Он был голоден и, взяв горсть овса, принялся его жевать. Сидя на корточках в конюшне Бони, он смотрел в темноту и грыз зерно за зерном, напряженно прислушиваясь. Но он не слышал ни голосов, ни стука, а только журчание воды и плеск водяных капель…

Темнота была ужасна. Через мгновение он вдруг вскочил, заскрежетал зубами, схватил себя за волосы и, как безумный, бросился вперед. Он натыкался на стены, ушиб раза два голову и, не сознавая, что делает, бил кулаками по камню. Его отчаянное бешенство длилось недолго, он опять ощупью пробрался назад к стойлу и начал снова жевать овес, а слезы лились у него из глаз.

Долгие часы просидел он там. Нигде ничего не было слышно. О нем забыли!..

Мак сидел, жевал овес и думал. Его детская голова усиленно работала. Он стал хладнокровно размышлять. В эти страшные часы должен был проявиться настоящий характер Мака. И он проявился.

Вдруг он опять вскочил и, потрясая кулаком в воздухе, закричал:

– Если эти проклятые дураки меня не хотят откапывать, то я сам себя откопаю!