Цветные рассказы. Том 2

– Массы униженных – как же в тебя въелась суконная терминология центральных газет! Нет на свете никаких масс. Существуют только лишь отдельные люди. Да и те постоянно меняются. Сегодня я уже не тот, что вчера. Мы с тобой – вот показательный пример – два разных человека, сидим на этой скамье – то ли в Хургаде, то ли в Ленинграде… То ли в двухтысячные годы, то ли в шестидесятые прошлого столетия…

Феликс подумал, что их действительно разделяют более тридцати лет. Они похожи, но имеют разный опыт за плечами… и совсем разные вкусы. Каждый из них напоминает карикатуру другого. Им трудно друг друга понять. Разговор не клеится. Советы и объяснения ничего не дадут. Да и не нужно пытаться что-то доказывать. Результат все равно будет один – тот, «другой», обречен, в конце концов, стать мною. Но Феликс не мог остановиться.

– Вокруг все так изменчиво и непостоянно. Ты весь в порыве, в желании опередить этот меняющийся мир, поймать ускользающую жар-птицу. Я же, наоборот, свое призвание вижу в поисках спокойствия и гармонии. Только спокойный человек готов к любому изменению ситуации, если он сумеет остановить бесконечную и бессмысленную трескотню собственного сознания. Это и есть свобода. Свободный человек готов ко всему. Наше сознание должно стать гладким, как поверхность пруда. Тогда оно сможет адекватно отображать любые явления.

«Другой», видимо, слушал в пол-уха, он думал о своем. И неожиданно спросил:

– Если вы действительно когда-то были мной, почему тогда вы не запомнили давнишнюю встречу с довольно образованным пожилым мужчиной, который в 1967 году уверял, что он тоже Феликс Эйлер?

«Это действительно так, почему я об этом не подумал?». Феликс ответил, но в его словах не было большой уверенности:

– Не все сны вспоминаются. Мы, как правило, стараемся забыть о неприятном. А наша встреча настолько невероятна… Легче забыть ее, чем искать объяснения. Обычно мысль непроизвольно отгораживается от того, что не может объяснить, и эта скамья длиной в тридцать пять лет, на которой мы сейчас сидим, попала в своеобразную ловушку сознания и была забыта.

«Другой» поднял глаза на собеседника и нерешительно спросил:

– А у вас, извините, все в порядке с памятью?

Феликс подумал, что для молодого мужчины двадцати пяти лет, человек за шестьдесят выглядит, наверное, безнадежным стариком.

– Голова уже не та, я могу оставить дома ключи от машины или забыть заплатить за квартиру. Но пока еще помню английский и немецкий, помимо родного русского. И неплохо говорю на этих языках.

Для сновидения их беседа длилась слишком долго. Феликса осенило.

– Попробую доказать, что я – не твой сон. То есть, ты видишь меня во сне. Но я – сам по себе, я – не часть спящего тебя. Прочту тебе стихи, которые ты еще не читал. Хотя написаны эти строки в шестидесятые, проснешься и можешь проверить… Но тогда ты их еще не знал. Не читал и не слышал, а я помню.

Плывет в тоске необъяснимой пчелиный хор сомнамбул, пьяниц. В ночной столице фотоснимок печально сделал иностранец, и выезжает на Ордынку такси с больными седоками, и мертвецы стоят в обнимку с особняками[4].

– «Плывет в тоске необъяснимой пчелиный хор сомнамбул, пьяниц», – задумчиво повторил «другой», бережно ощупывая губами каждый звук. – Необыкновенные слова, столько тревоги… и никакого страха. «Мертвецы стоят в обнимку с особняками» – сколько же ему пришлось испытать, этому человеку, чтобы написать такое!

Стихи свидетеля далекой советской эпохи на мгновение сблизили их. Феликсу пришла в голову неожиданная мысль: «Я оставлю ему вещественное доказательство того, что он побывал в две тысячи втором; когда проснется, в его руке будет предмет из будущего, вот это класс!»

– У тебя есть какие-нибудь деньги?

– Есть, рубля три. Сегодня вечером я позвал Лёвку в грузинское кафе на Толмачева.

– Хорошо знаю улицу Толмачева, теперь она называется Караванной. Передай Лёвке, что скоро он станет большим боссом в театральном мире. А теперь дай мне одну монетку.

Тот, не понимая зачем, протянул Феликсу двадцатикопеечную монету.

– Вы, наверное, не помните… На это можно купить батон, еще сдача будет. Есть батоны за 11, 13 и 15 копеек. Мы берем обычно за 13. Он внешне посимпатичней будет – более поджаристый, что ли, да и на вкус лучше других.

Феликс дал ему пятидесятирублевую купюру.

– На эти деньги тоже можно купить батон, и тоже сдача останется.

Младший Феликс так и впился в нее глазами.

– Не может быть, здесь стоит дата – 2002 год. Это чудо какое-то! Говорят, что чудеса внушают страх. Я, например, не верю в чудеса – ни в купюру из будущего, ни в семь хлебов, которыми можно накормить четыре тысячи человек.

Неожиданно он разорвал купюру, а монету оставил Феликсу.

– Зачем ты сделал это?

– Вы сами сказали, что наша встреча настолько невероятна, что легче забыть о ней, чем искать объяснения. Лучше забыть, чем иметь подтверждение сверхъестественного…