Цветные рассказы. Том 2

Среди зрителей, собравшихся в фойе вокруг Боба, стояла довольно симпатичная рыженькая девушка. Она смотрела на Боба широко раскрытыми глазами и спрашивала, и спрашивала… Прозвенел третий звонок, надо было идти в зал. «Скажите, пожалуйста, Борис, можно было бы с вами встретиться и поговорить? Я учусь в Крупской, и мне очень интересно все, что вы рассказываете и о музыке, и о творчестве замечательных сатириков». «Да никаких проблем, простите, как вас зовут? Нина? Завтра что у нас, вторник? Днем я на этюдах, да, я живописец. И, надеюсь, в будущем не посрамлю имени своего отца и наших великих предков. Да, вы все правильно поняли, имени семьи Романовых. Это правда, я многое мог бы рассказать вам. Ведь еще совсем недавно, всего несколько лет назад, в нашей семье бывал сам Петр Петрович Кончаловский. В общем, если вы настаиваете, я не против – давайте завтра ближе к вечеру, часов в восемнадцать, жду вас на Невском у Думы.

Боб долго думал, прежде чем уснуть. Он, конечно, думал о Жене. А что ему делать, если позвонит Лиля или если она напишет письмо? А если придет к Аэрофлоту? Нет, в среду, конечно, он подойдет к зданию Аэрофлота. Будет нехорошо, если Лиля будет там – а его нет. Он долго думал, так долго, что у него разболелась голова. Ведь Лиля ему нравилась… когда-то. Это было так быстротечно, всего полдня. Он решил отложить решение вопроса до послезавтра, до среды. Неплохой, однако, день получился. Если бы я не отдал уже свое сердце Жене, и в какой-то степени – Лиле, можно было бы обратить серьезное внимание на Нину. После некоторых колебаний он решил «не морочить Нине голову».

День четвертый

Надо ждать писем, ждать звонков. Звонки могут быть сегодня, а письма – не раньше, чем завтра. Один непонятный звонок был. В трубке долго молчали, потом робко сказали: «ме-е-э-э». «Не понял, говорите, Борис Николаевич слушает». Опять: «ме-е-э-э» и отбой. Похоже на Лилю.

До Жени мое письмо не могло дойти, да она и не повела бы себя таким образом. У Боба было спокойно на душе. Он вел себя искренне, достойно, ему нечего стыдиться. Он был уверен: и Лиля, и Женя поймут его, не могут не понять, особенно, Женя. Бобу захотелось отвлечься. Он давно не брал в руки хороших книжек. Все лето и осень он таскал с собой две книги: одну – по квантовой теории поля, вторую – «Медею» Еврипида. Первую пытался открывать в клубе и в колхозе, пытался разобраться в основах квантовой механики, ведь в школе об этом ни слова. В обоих случаях – и в клубе, и в колхозе – это вызывало хохот и насмешки его несколько дебильных товарищей-спортсменов и отдельных, не слишком продвинутых новоиспеченных студентов. Книгу отнимали, Боб пытался догнать, вслух читали «смешные» отрывки и скабрезно кричали: «Бобанька любит «слабое», то есть пассивное взаимодействие! Что ты, что ты, Борюсик любит «сильное», то есть активное взаимодействие, ведь ему нравятся чужие «спины», ха-ха-ха-ха, ему нравится подходить со спины». «Медею» он читал только дома. Здорово написано, но чтение шло трудно. Также, как и чтение «Посмертных записок Пиквикского клуба» и «Божественной комедии». К тетушке Доротее он взял для чтения «Медею». Трагедия начинается монологом Афродиты: боги карают гордецов, и она покарает гордеца Ипполита, гнушающегося любовью. Ипполит выходит с венком в руках и посвящает его Артемиде – «чистой от чистого». «Почему ты не чтишь Афродиту?» – спрашивает его старый раб. «Чту, но издали: ночные боги мне не по сердцу», – отвечает Ипполит. Он уходит, а раб молится за него Афродите: «Прости его юношескую надменность: на то вы, боги, и мудры, чтобы прощать». Но Афродита не простит. Здорово! С кем ты, Боб, с Артемидой или с Афродитой?

День миновал середину. Боб написал Нине письмо.

«Дорогая Нина! Пишу это письмо со смешанным чувством. С одной стороны, меня взволновали Ваша девическая непосредственность и Ваш порыв. Как писал Александр Сергеевич: «Мне ваша искренность мила; она в волненье привела давно умолкнувшие чувства; но вас хвалить я не хочу; я за нее вам отплачу признаньем также без искусства». Поймите меня правильно. Я с удовольствием поделюсь с Вами и своими впечатлениями, и своим глубокими познаниями, и достижениями в совершенно разных сферах – и в искусстве, и в поэзии, и в музыке, и в науке наук – математике. Но я не хочу Вас обманывать. Сердце мое не может быть открыто для Вас. Слишком сложна моя жизнь. Я еще не закончил тяжелые дела, связанные с моей прошлой женитьбой, а уже отдал свои чувства двум другим женщинам, за каждой из которых я готов пойти хоть на край света. Меня очень тянет к Вам, но нам лучше не встречаться. Поймите и простите. Я буду счастлив поддерживать переписку с Вами и отвечать на все интересующие Вас вопросы. Это касается не только жизни Петра Петровича Кочаловского или Альфреда Шнитке. Нашей семье были близки и Бенуа, и Лансере, и Николай Константинович Рерих, и его жена Елена Ивановна Шапошникова, создатель Агни-йоги, всех не перечислишь.

Я оставляю Вам свой адрес. Буду рад получить от Вас письмо и ответить на него.