Цицерон. Между Сциллой и Харибдой

Квинт и Тирон, как и Аттик, настаивали на том, чтобы Марк бежал. Но его внезапно охватил животный страх, мешающий принять хоть какое-то разумное решение. Он лежал в постели, словно насильно обездвиженный, отказываясь от еды. А в разгорячённой от тревоги голове метались мысли о том, что Фортуна перестала ему покровительствовать, хотя и умом, и энергией, и всеми делами своими он не раз доказывал, что достоин её внимания…

Так продолжалось до тех пор, пока Квинт едва ли не принудил брата повиноваться здравому смыслу. Крепкие рабы подхватили хозяина, уложили в лектику и понесли в гавань Астуры, откуда он должен был отправиться на проходящем судне в Македонию, к Бруту. По слухам, тот располагал значительными силами, чтобы противостоять легионам триумвиров, и Марк мог рассчитывать на его помощь. Когда, придя в Македонию, Брут призвал к оружию молодых римлян, именно сын Цицерона – семнадцатилетний Марк, находившийся в тот момент в Афинах, командуя конным отрядом у Цезаря при Фарсале, – откликнулся первым. Брут писал Цицерону, что его сын – искусный и храбрый командир, и осчастливленный отец отправил своему наследнику рассуждения «Об обязанностях» – своё последнее и, очевидно, лучшее произведение…

Это приятное воспоминание немного встряхнуло Марка, и он стал более оживлённо реагировать на слова Квинта, сопровождавшего его.

– У нас недостаточно денег и продовольствия, – услышал он уже совершенно отчётливо. – Будет лучше, если я вернусь. Прихвачу всё, что нам понадобится в путешествии. Неизвестно ведь, как долго оно продлится. А ты, Марк, продолжай путь. Найдёшь корабль – и отправляйся к Бруту. Я догоню тебя.

Братья крепко обнялись и в слезах расстались…

* * *

Тем временем в тускуланское имение ворвались вооружённые люди во главе с центурионом Гереннием. Он устроил в доме полнейший разгром, начал допытываться у домочадцев, куда направился Цицерон. Но все стойко молчали… Все, кроме одного. По иронии судьбы этим человеком оказался вольноотпущенник Квинта, которому Марк «покровительствовал с детства, дал благородное воспитание и отличное образование, за что прозвал его Филологом». Неблагодарный, он не устоял перед соблазном получить вознаграждение за предательство и всё рассказал.

Как раз в этот момент Квинт с сыном вернулись в Тускулан и… пали оба от меча Геренния.

* * *

Цицерону не составило труда нанять в Астуре парусное судёнышко. Когда же снялись с якоря и попутный ветер наполнил парус, ко всеобщему изумлению, Марк потребовал, чтобы его высадили назад на берег. Его отговаривали, а он кричал Тирону, который тревожился за его душевное состояние, что сомневается в необходимости покидать Италию. Кормчему пришлось повиноваться. Он осторожно подвёл судно к безопасному месту на берегу. Отсюда Цицерон вместе со слугами пешком направился в Рим. Кто наблюдал в тот момент за ним, мог подумать, что он сошёл с ума. Не переставая воздевать руки к небу, он без конца повторял:

– Я не могу вот так покинуть родную мне землю! Я не могу покинуть мою Италию, мой Рим!

Пройдя несколько десятков стадий, Марк остановился, постоял немного в смятенных чувствах и… повернул назад. Он кричал, требовал от слуг, чтобы они снова несли его в Астуру.

Добравшись туда засветло, он провёл в скромной гостинице ночь без сна. Его одолевали мысли одна несуразнее другой. Марк всё же думал, что следует вернуться в Рим, где он ночью тайно проберётся в дом предателя Гая Октавиана. Разбудит его и вонзит кинжал… себе в грудь… Только пусть это случится перед алтарём, чтобы видели богини мщения… Они отомстят Октавиану…

Но когда Марк представил собственные мучения, которые будут сопровождать «жертвенный акт», он отказался от своего намерения. С трудом пережив ночь, он распорядился доставить его морем в Лаций, где в Кайете у него было ещё одно имение.

* * *

Марк стоял на палубе, открытой ядрёному просоленному ветру, и напряжённо вглядывался в приближавшийся берег Кайеты. В лучах заходящего солнца он распознал на берегу очертания древнего греческого храма Аполлона. Но на этот раз черепичная кровля храма показалась ему зловещим кровавым пятном. От этого неприятно кольнуло в груди…

Убрали парус. Судно подходило к берегу крадучись, на вёслах. С крыши храма снялась шумная стая ворон; птицы с резкими криками кружились над ними и, как по команде, метнулись вниз. Одни приземлились на влажных от морских брызг камнях у самого берега, другие, облюбовав мачту, стали долбить крепкими клювами снасти. Когда Марк сходил по доске на берег, вороны поглядывали на него красными бусинками глаз и недовольно каркали… В этом он тоже увидел дурное предзнаменование…

Виллу на берегу Тирренского моря Цицерон купил не так давно по сходной цене у старого римлянина, державшего её для летнего отдыха. Ремонта в ней давно не было, двери и окна заколочены старыми досками. Затхлый запах за много месяцев пропитал здесь всё – стены, мебель… сам воздух. Повсюду царило непривычное запустение, сейчас, в начале декабря, ощущаемое острее прежнего…