Цицерон

Первым актом процесса было назначение дуумвиров. Претор Цецилий Метелл Целер тянул жребий, выпавший на Цезаря и его двоюродного брата Луция Юлия Цезаря. Трудно поверить, что выбор был случаен. Как и предполагалось, Рабирий, осужденный дуумвирами, апеллировал к народу, и по-настоящему процесс начался лишь на этой стадии. Защитниками Рабирия выступали Гортензий и Цицерон. Первый произнес краткую речь, текст которой нам неизвестен, в ней он главным образом излагал факты. Цицерон взял на себя задачу дать фактам политическое и государственно-правовое толкование. Если полагаться на рассказ Диона Кассия, народное собрание (в данном случае — центуриатные комиции) ему убедить не удалось, оно склонялось к осуждению обвиняемого, но тут Квинт Цецилий Метеллл Целер, бывший не только претором, но и авгуром, приказал спустить вымпел, которому полагалось реять над Яникулом в течение всего времени, пока длились на Марсовом поле центуриатпые комиции. По закону, как только вымпел скрылся из глаз, собрание должно прекратиться. Тем и кончился процесс Рабирия. Есть все основания думать, что Метелл Целер вошел в сговор с Цезарем: подозрение вызывает сам выбор дуумвиров, тот факт, что дело предстояло решать изобретателю всей интриги Юлию Цезарю и его двоюродному брату; а поскольку их связи с аристократией были известны всем и каждому, создавалось определенное равновесие между сенаторами и популярами, и сенаторы могли не слишком беспокоиться за исход процесса. Кроме того, благополучное ею окончание лишний раз подтверждало репутацию Цезаря, как человека милосердного и гуманного, которую он усиленно создавал вокруг своего имени и которую годом позже укрепил еще больше благодаря позиции, занятой в деле Катилины. Трудно допустить, что Цицерон не понимал все это; он ясно различал скрытые стороны процесса, потому согласился выступить защитником Рабирия и сумел раскрыть политическую сторону дела. Цицерон предчувствовал, что Риму в ближайшее время предстоит пережить один из кризисов, которые в прошлом не раз заливали кровью его дома и улицы; Цицерон не хотел, чтобы в подобных условиях сенат оказался лишенным самого грозного, на крайний случай приберегаемого оружия — сенатусконсульта о чрезвычайных полномочиях, который в свое время позволил Марию спасти республику, поставленную на край гибели Сатурнииом.

Предчувствия Цицерона подтвердились во время augurium salutis — церемонии, которую в том году совершал авгур Аппий Клавдий; смысл церемонии состоял в том, чтобы определить, суждено ли государству процветание также и в наступающем году. Augurium salutis должен был указать, благосклонно ли примут боги моления о благополучии Рима, которые к ним возносились. Обряд разрешалось совершать, только если в государстве царил мир. В 63 году наступил такой момент, когда Помпей, добившись победы в Сирии, остановился в Антиохии, чтобы дать короткую передышку себе и своим солдатам перед началом Иудейской кампании. Аппий Клавдий, таким образом, имел возможность провести положенные обряды и предузнать волю богов, но знамения оказались неблагоприятны. Зловещие птицы показались на небе в том месте, где им не полагалось быть; отсюда следовало, что государство ждут волнения и беды. Как обычно в подобных случаях, дурные предзнаменования, раз начавшись, следовали одно за другим: в безоблачном небе сверкали молнии, то и дело возникали землетрясения, людям показывались привидения, а небо на западе внезапно охватывало пламя. Все говорило о том, что наступающий год будет полон зловещих событий. Теперь нам еще более понятно, почему Цицерон столь упорно отстаивал свою политическую линию, не хотел отнимать у сената его последнее оружие и поставил себе целью защитить мир в государстве, полагаясь прежде всего на силу своего слова. В речи в защиту Рабирия есть одно характерное место: слушатели криками протеста прерывают оратора, он же яростно продолжает доказывать, что убийство Сатурнина было оправдано государственной необходимостью; крики постепенно смолкают. Цицерон не сомневался, что раз он борется за мир между сословиями, большинство граждан его поддержит.

Было мгновение, когда казалось, мир между сословиями поколебался. Один из трибунов внес предложение вернуть сыновьям римлян, погибших в сулланских проскрипциях, политические права, которых их в те годы лишили. В интересах государства Цицерон выступил против предложения, о чем рассказал сам в цитированной выше речи «Против Пизона». Вряд ли стоило вновь разжигать былые страсти, давать потомкам проскрибированных возможность требовать на законном основании наследства, которого их некогда лишили. Взгляд Цицерона кажется несправедливым, но мы поймем его правоту, если вспомним трудности, пережитые греческими городами; здесь веками непрестанно изгоняли граждан, непрестанно возвращали изгнанных, и теперь жители городов этих не в силах были ни восстановить старые порядки, ни по-настоящему забыть их.