Цицерон

Октавиан подошел к Риму во главе своих легионов; сенаторы поспешили вынести ему деньги для выплаты солдатам и разрешили Октавиану выставить свою кандидатуру в консулы. Смятение овладело городом. Думали, что Рим будет взят штурмом, и каждый старался припрятать самое ценное. Сенаторы поняли наконец, сколь слепы и глупы они были, но поздно. Ни одного легиона не могли они выставить против Октавиана. Сенат затягивал вызов войск из Африки, и теперь они находились только еще на пути к столице. Меры, принятые ранее против Антония, казались сенаторам цепью ошибок, и они горько раскаивались. Почести, оказанные юному Цезарю, тоже ничего не дали, так как сенаторы ведь не решились согласиться на те, которые могли его удовлетворить. Теперь сенаторы готовы были дать молодому полководцу все, чего он пожелает, и Цицерон, как пишет Алпиан, перестал посещать заседания сената. Шаг, предпринятый Октавианом, старый консулярий переживал остро и болезненно, как свое поражение. В одном из писем он пишет, что поручился за молодого человека, представил его борцом за дело сената, и вот теперь Октавиан обратил оружие против него же, поступил ничем не лучше, чем мятежники былых времен, чем Цинна или Сулла. Цицерон знал причины, по которым его политика потерпела крах: колебания и мелочная зависть «отцов республики» погубили республику, ведь это они не решились воздать должное приемному сыну их жертвы и врага. Цицерон тогда смотрел на дело трезвее других, а теперь, вопреки логике и справедливости, его же винят во всех бедах, которых можно было бы избежать, если бы сенаторы до конца следовали его советам.

Но старый человек, так долго стоявший у кормила государства, все еще не терял мужества. Он не ходил на заседания, где охваченные ужасом сенаторы без обсуждения удовлетворяли все требования Октавиана, но тотчас же стал настаивать на создании системы обороны Рима. Пришла весть, что африканские легионы вот-вот высадятся в Остии. Могло ли то быть простой случайностью? Разве не ясна воля богов? В порыве патриотизма сенаторы отказались от всех своих постановлений и призвали к защите города всех граждан, способных носить оружие. Город был разделен на участки, во главе каждого поставлен претор: по одному у каждого моста через Тибр и один на Яникуле, где хранились деньги, предназначенные на выплату жалованья солдатам. Октавиан не стал атаковать Яникул, он обошел город и встал на возвышенности, одним из отрогов которой был Квиринал, неподалеку от Коллинских ворот — в том самом месте, откуда некогда Сулла с боем прокладывал себе путь в город. Не было даже никакой видимости сражения. Толпа граждан всех сословий вышла навстречу юному Цезарю, заверила его в своей преданности, приветствовала и молила о милосердии. Говорят, будто Цицерон присоединился к этой толпе; победитель, заметив его, весьма иронически поблагодарил, но сказал, что из всех его друзей он появился последним. Но сомнения и колебания вновь овладели гражданами в ту же ночь — распространился слух, что два легиона Октавиана изменили ему и перешли на сторону республики. Существует версия, согласно которой Цицерон немедленно созвал сенаторов и даже встречал каждого у входа в курию. Однако известие о мятеже оказалось ложным, все разошлись, и Цицерон в носилках отправился к себе. Октавиан выступил из Рима — все должны видеть, что сенат изберет его консулом свободно, по собственной воле.

Началась своего рода юридическая комедия. По закону народное собрание для выборов консулов в подобных условиях должен созвать интеррекс. Но назначить интеррекса разрешалось, только если в городе и в государстве не осталось ни одного курульного магистрата и «ауспиции принадлежат отцам-сенаторам». Но дело явно обстояло не так. Тогда центуриатные комиции созвал и провел претор Квинт Галлий. Другой находившийся в Риме претор, Марк Цецилий Корнут, покончил с собой. На протяжении более полувека семья Корнутов неизменно стояла на стороне сенатской партии. Подчиниться диктату молодого Цезаря, уронить честь семьи Марк Цецилий не захотел.

Итак, правовые нормы, худо ли, хорошо ли, были соблюдены, и 19 августа в консулы избрали Октавиана, а в качестве коллеги его — Квинта Педия, его двоюродного брата и легата Цезаря во время Галльской войны. Верх одержали цезарианцы, причем самые крайние, и, без сомнения, вскоре предстояла война с Освободителями. Когда Октавиан после избрания в консулы вступал в город, боги ниспослали ему благое предзнаменование: в небе появились двенадцать ястребов, столько же, сколько, как уверяли летописцы, пролетело над головой Ромула при основании города. То была подлинно весть о «новом рождении Рима».