Цицерон

Плутарх не сомневался, что Цицерон пал жертвой Антония. Он не только приводит слова престарелого Августа о великом ораторе, но рассказывает также следующее: после победы при Акцие принцепс сделал сына Цицерона Марка своим коллегой по консульству; именно тогда статуи Антония, возвышавшиеся на форуме и повсюду в городе, были сброшены со своих пьедесталов; почести, некогда ему возданные, признаны недействительными, и принято постановление, согласно которому никто в роде Антониев не мог впредь носить имя Марка. «Так, — заключает Плутарх, — дому Цицерона доверили бессмертные боги последней карой покарать Антония».

ЭПИЛОГ

На морском берегу в нескольких милях от уединенной Астурской виллы от удара меча центуриона, посланного Антонием, оборвалась жизнь Цицерона. Несколькими годами раньше в той же Астуре боролся он со скорбью и сумел обрести новые силы после смерти дочери. Геренний был когда-то обвинен в убийстве отца. Глубоко символическое совпадение: в дни борьбы с Камилиной Цицерона назвали Отцом Отечества; в последние месяцы жизни он снова стал как бы отцом и в курии, и в гражданской общине Рима. Слово «отец» имело для каждого римлянина глубокий смысл, окружено было мистическим ореолом. Такое представление сохранялось на протяжении нескольких веков. Рука отцеубийцы нанесла смертельный удар человеку, который защищал его перед судом, добился оправдания и как бы стал его отцом. Биографы Цицерона обычно говорят о черной неблагодарности Геренния. Но еще важнее символический смысл драмы, разыгравшейся на морском берегу. Совершено отцеубийство — самое чудовищное, самое немыслимое из всех преступлений. В юношеской речи в защиту Росция из Америи Цицерон напомнил, что афиняне отказались даже предусмотреть в своем праве достойное наказание за такое преступление. И вот — Рим осиротел. Ему нужен другой отец. Им стал Октавиан Август, но титул Отца Отечества он решился принять лишь через сорок лет, во 2 году до н. э. Августу было тогда шестьдесят с лишним лет от роду, то есть почти столько же, сколько Цицерону в момент гибели.

Смерть настигла Цицерона, когда он, по всему судя, решился покинуть Италию. Несколько дней он колебался. Точно так же и раньше, после смерти Цезаря, он никак не мог решиться уехать в Грецию, даже поднялся на борт корабля, даже доплыл до Леукоптеры и... вернулся. Невозможно было оторваться от родной италийской земли. С каким восторгом приветствовал он ее поля и нивы, когда вернулся из изгнания! Всякий раз, когда приходилось расставаться с родиной, он изыскивал предлог, чтобы этого не делать, истолковывал любое, самое незначительное происшествие как дурное предзнаменование. Говорят, плавание по морю всегда вызывало у Цицерона ужас и отвращение. Это правда: он боялся бурь, с трудом выносил неудобства, связанные с путешествием по морю. Но ведь он не хотел покидать родные берега и когда море спокойно, а ветер попутный — так оно, кстати говоря, было и в декабре 43 года. Если не считать юношеских поездок по Греции, Цицерон расставался с родиной, только подчиняясь закону. Закон Клодия изгнал его из Италии, а закон Помпея отправил управлять Киликией. Он не сомневался, что присутствие его в Риме спасает государство от гибели. Удивительное тщеславие, говорят историки. Скорее чувство отца, который боится надолго покинуть свое дитя. Разумеется, были и практические причины, мы о них уже говорили, — Цицерон понимал, что политика делается в Риме. Но ведь многие для умножения своего политического престижа по нескольку лет управляли отдаленными провинциями или воевали в отдаленных странах, добиваясь триумфа. Цицерон же был уроженец Арпина, сельский житель, крестьянин и потому так крепко привязан к родной римской земле. Глубокое чувство родины продиктовало Вергилию его «Георгики», и в этом смысле можно считать Цицерона предшественником Вергилия. Август в своей последующей деятельности тоже как бы осуществлял патриотическую мечту Цицерона — недаром так добивался он поддержки со стороны жителей колоний и муниципий, всех бесчисленных городов и городков Италии. Цицерон одним из первых раздвинул рамки города-государства, которому предстояло вобрать в себя Италию, а потом и весь тогдашний мир.