Мысль о том, что римляне занимают особое место в структуре мироздания и призваны стать хозяевами вселенной, не принадлежит Цицерону. Она родилась сама собой в результате непрестанных побед, которыми отмечен в истории Рима II век до н. э. Римские легионы, а в еще большей мере — сенатские комиссии установили в покоренных странах порядок и спокойствие, которых те не знали с давних пор. Казалось, призвание Рима в том и состояло, чтобы устранять причины распрей, пресекать кровопролития, положить конец переселениям целых народов, короче — распространять на все новые и новые земли основанную на праве справедливость, которую Рим считал достоянием собственных граждан. Впервые об этом сказал Полибий около 150 года. Победы римского оружия — лишь воздаяние за гражданскую доблесть. Цицерон прибавляет, что победы порождены также деятельностью людей, которые из поколения в поколение возглавляли общину; эти люди играли в политической жизни города ту роль, которую в духовной жизни играет разум. Цицерон развивает здесь мысли Платона, однако без той жесткой прямолинейности, которая присуща Платону в диалоге «О государстве». Великие мужи Рима воздействуют на граждан прежде всего личным примером, обращаются к их чувству чести; они не пытаются основать общественный порядок на страхе. Такое оптимистическое представление об общественном развитии Цицерон заимствовал у греческих философов, но Цицерон подтверждает его еще и религиозными соображениями. Душа человеческая, говорит он, имеет небесное, божественное происхождение. Она несет в себе искру огня, который должно поддерживать с помощью самоусовершенствования и который один может дать духовным силам победу над силами противоположными — эгоизмом, страстями, жаждой наслаждений. Поддерживать в себе этот огонь человек может двумя путями — либо путем занятий и размышлений, либо соединяя теоретическое знание с практическим участием в политической жизни. Действующие лица диалога, «обогатившие нашу римскую, от предков идущую традицию чужеземными учениями, созданными Сократом», воплощают как бы единение этих путей — в прошлом к такому единению стремились Сципион и его друзья, ныне к нему же стремится Цицерон и в этом произведении, и во всем своем творчестве.
Движущее начало всякой деятельности Цицерон полагает в стремлении к славе. Слава может быть различной, и та, к которой стремится государственный деятель, будет несравненно больше и шире, чем та, что доступна одинокому мыслителю или главе кружка. Развивая подобные мысли, Цицерон, естественно, имеет в виду славу, выпавшую на долю ему самому, когда он сорвал замыслы Катилины и спас Рим; он говорит об этом прямо в предисловии к диалогу. Не менее прекрасна и другая слава, та, например, которой отмечены Помпей или Цезарь, при том условии, однако, что баловни ее не станут подчинять своим собственным интересам всю республику — res publica, «достояние народа». Вождям государства Цицерон отводит роль модераторов общины, а не ее владык. Отсюда следует, что вождей в каждом поколении может и должно быть несколько, но ни в коем случае не один. Именно поэтому Сципион изображен в окружении друзей, мудрых, справедливых, проницательных и твердых, так что в свете этих размышлений Цицерона становится понятнее смысл письма, которое он послал Помпею при завершении победоносной кампании на Востоке и в котором сравнивал победителя со Сципионом, а себя с Лелием. Было ли то тщеславие, как уверяли недруги консулярия? Или выражение вполне твердой уверенности в том, что победа над Катилиной могла и должна положить начало новой политической системе, совсем иной, чем прежняя, приведшая Рим к гражданской войне? Характерный для Цицерона этих лет строй мыслей и представлений, который мы выше пытались реконструировать, находит себе выражение и подтверждение в изображенных в диалоге идеальных отношениях в государстве — такими мог их мыслить лишь прилежный читатель Платона и Аристотеля, ученик ctopikob, и в то же время оратор, чтимый сенатом и форумом.
Диалог завершается несколько мистическим рассказом о сне, что приснился Сципиону Эмилиану в молодости во время первой Африканской кампании. Сон Сципиона играет в диалоге «О государстве» ту же роль, что в «Государстве» Платона сон Эра, сына Армения, и не случайно он так славился на протяжении всего средневековья, когда весь остальной текст диалога был утрачен. Причина очевидна: «Сон Сципиона» окутан мистическим колоритом, близким христианскому мироощущению, в то время как пять книг, составляющих основное содержание диалога, говорили христианской душе несравненно меньше.