Цицерон

Приступая к трактату «Об ораторе», Цицерон знал, что до сего времени ни один римлянин не владел словом с таким совершенством, как он. Он знал также, что наследует и традиции греческой культуры. Он не забыл, что говорил ему на Родосе Молон, и с тех самых пор неутомимо продолжал упражняться в греческой декламации. Он много думал о законах искусства красноречия и еще больше — о его целях и смысле. То, что он много раньше сказал об этом в трактате «О нахождении материала», теперь представляется ему юношески легкомысленным и поверхностным. В свете пережитого опыта он стремится подойти к проблеме по-другому. Ведь красноречие — не только важное слагаемое общественной жизни, но также ее форма, а подчас и движущая сила. Поэтому обращаться с ним следует сугубо осторожно. Платон указывал на опасности, которые таит красноречие, но какой он сделал вывод? Он отрицал это искусство искусств, отказывался от него. Однако греческие полисы не могли жить без дискуссий и споров, без речей, убеждающих граждан в разумности тех или иных решений, ивыводы Платона на практике не осуществлялись. Не сам ли Платон написал в Пятом письме: «Афины слишком стары, чтобы в их установлениях и привычках можно было что-либо изменить». Цицерон же утверждает, что Рим еще не стар, его установления и привычки можно попытаться улучшить. Не осуждать надо красноречие, а научить граждан — по крайней мере лучших из них — правильно им пользоваться. Цицерон начинает рассуждения с того места, где их окончил Платон.

Диалог ведется издалека, со времен юности автора; не случайно оба главных действующих лица, Антоний и Красс, как мы отмечали, связаны с арпинскими истоками рода Цицеронов. Контекстом диалога оказывается не только римская история начала I века до н. э., но и вся совокупность событий, пережитых и обдуманных автором. В 91 году, к которому относится действие диалога, положение в Риме разительно напоминало то, что сложилось к 55 году: тогда, как и теперь, достоинство сената подвергалось яростным нападкам демагогов. Самые пожилые из собеседников — и прежде всего Квинт Муций Сцевола Авгур — настроены мрачно, они предчувствуют драматические события, которые обрушатся на общину Рима, приведут к гражданским войнам, а в конце концов и к диктатуре Суллы. Цицерон ожидал такого же развития событий после Луккского свидания, дальнейший их ход показал, насколько он был прав. Он надеется, однако, что есть еще возможность избежать худшего. Ради того и делится он своими размышлениями об искусстве красноречия, долгим опытом оратора, надеясь, что и то, и другое послужит еще на пользу общине.

В первой книге Антоний проводит различие между людьми, «умеющими говорить», и «красноречивыми». Первые способны ясно излагать чужие мысли и пользуются успехом у людей «обычных», вторые представляют избранный предмет по-новому и в подлинном блеске, материал и форму речи черпают лишь из собственной души. Красота формы будит мысль и стремит ее дальше, речь больше не средство убеждения, а действительность, плоть мысли. В речи подлинного оратора появятся в нужный момент и параграфы законов, и исторические примеры, и широкие нравственные, философские обобщения, что делают мысль обширной, а главное — верной. Цицерон, как мы убедились, обладал необходимой для такого красноречия энциклопедической образованностью, ибо с ранних лет занимался греческой философией; мы видели также, что в своих речах он нередко возвышался над фактами и обстоятельствами и раскрывал общефилософское и общечеловеческое значение событий. Главные персонажи диалога «Об ораторе» — как бы две стороны духовной личности автора, его философская культура и его практический опыт.

Подчас в диалоге можно встретить глубоко личные признания. Таков рассказ Красса о том, какое волнение охватывает его всякий раз перед началом речи, как молчанке, в котором люди ждут его первых слов, неизменно внушает ему страх. Известно, какое смущение постоянно испытывал Цицерон при начале речи; в 52 году он дорого заплатил за эту свою особенность. Она была всем известна, и противники нашего оратора нередко потешались, когда в начале речи он заикался и терял нить изложения. К счастью, рядом неизменно находился отпущенник Тирон, секретарь и помощник Цицерона, разработавший собственную систему скорописи (знаменитые «Тироновы записи»); он схватывал на лету и заносил на таблички слова патрона, и потом можно было отредактировать речь, привести в порядок и издать в том виде, который наиболее соответствовал славе автора.