Циркач

Я вспомнил, что включил тогда только одну лампу. Вокруг керосиновой печки, которая работала всю ночь, сидели четверо наших кошачьих: Панда, Кинки, Мария и Братик. Мария тогда была еще жива и лишь потом, в Страстную Пятницу, ее задерет специально на то натасканный пес деревенщины Галемы, а Братик к тому времени уже ослеп на левый глаз — по словам ветеринара О., «из-за удара или пинка» и возникшего потом воспаления.

Когда я уселся напротив печки, на диване, все четверо глянули на меня, будто ждали важного сообщения. Братик встал, подошел и прыгнул мне на колени. Приглушенным голосом я прочитал ему главу из Писания, лежащего на столе, и, поглаживая его, сказал:

— Любовь и страдания делают мироздание непостижимым, Брат. В невинности ловящий птиц, живущий в сене шерстяной зверь. Посмотрим.

И в ту ночь снова, как это уже часто случалось, мне пришлось признаться себе в том, что, покинув родительский дом, я достиг немногого. Если бы мне вновь потребовалось лаконично пересказать свою юность, картинка была бы такая: скупой, рыжеватый солнечный свет, изрядно за полдень, я стою на каком-то каменном мосту, а вокруг безостановочно воет ветер, сильный и холодный — может, там и началась настоящая история моей жизни.

Я поглаживал Братика, пропуская через сомкнутые пальцы его ушки, и думал о неполноценности человеческой любви. Вечно ведь что-то не так. Если мне когда-нибудь чего-то и хотелось, то было нельзя, потому что он не мог, потому что слишком больно, или он утверждал, что у него какая-нибудь зараза, или только одна почка, или вовсе не приходил, как договаривались, потому что это было в среду после обеда и он как раз «обещал смастерить стул для мамы». А если, в конце концов, удавалось заполучить кого-нибудь к себе домой с ночевкой, то в последний момент к нему обязательно присоединялся бородатый дружок в чернильно-черных солнцезащитных очках или подружка по имени Течье, которая делала «фантастических» куколок из лоскутков. И если хоть раз, хоть раз все, казалось, получалось по-человечески, то приходилось часами выслушивать всяческий вздор, о котором ты совсем не просил: бездонные рассказы про болезни, издевательства, проблемы в школе, проблемы дома, проблемы на каникулах, сплошные проблемы, ни в чем не виноват, но все равно наказали, все отобрали, был сильно избит завучем, вонявшим кислятиной, выставили из съемной комнаты, изменил немецкий мальчик, который ударился во все тяжкие, форс-мажор, в поездке воспалилась слепая кишка, потерялся дорогой фотоаппарат, наследственная и неизбежная глухота.

Да и сам ты многое пережил. Маясь в ту бессонную ночь, я вспомнил о простой любовной истории из собственной жизни, из безразмерной груды безумного прошлого — такой ничтожный, наверное, рассказ, но на самом деле полный только что перечисленных непрошеных прибавок. Это произошло в годы моей молодости, когда я еще блядовал как бешеный. У нас с Вими[11] было два знакомых мальчика, которые по соседству с нами, в старой развалине где-то в центре большого города А. содержали грязный отель и были помешаны на кожаных шмотках и мотоциклах. Я вспомнил о том, как мы в назначенное время приходили к ним в гости, чтобы на цокольном этаже в комнате без окон — которая также служила чем-то вроде вестибюля отеля и незаконной рюмочной — под шепелявой трубочной лампой, за столом с круглыми ножками играть в канасту; тогда это меня ужасно возбуждало, но все правила я уже позабыл.

Насколько им позволял их оживленный промысел, эти два мальчика — которые оставались вместе, хотя давно уже не занимались друг с другом плотской любовью — постоянно искали третьего, связь с которым никогда не выдерживала проверки временем, или оттого, что интерес последнего к кожаной одежде оказывался слишком скудным или притворным, или — в случае, если этот интерес присутствовал в достаточной степени — оттого, что парень не западал на мотоциклы, или наоборот. Рядом с кухней, в чулане, превращенном в подобие храма, в сиянии беспрестанно натираемого хрома и незапятнанного черного лака, точно по диагонали на квадратной подделке под персидский ковер стоял отвратительный мотоцикл, который они постоянно разбирали и собирали, совершая бензиозный обряд.

Эти двое все время связывались с мальчиками, у которых или не было денег на покупку кожаной одежды, или храбрости, чтобы кататься на заднем сиденье мотоцикла, и которые продолжали приходить и липнуть, так что от них приходилось избавляться. С разнообразными рекомендациями, большинство которых были выдумкой, наша парочка отелевладельцев пыталась спихнуть эти огрызки кому попало; однажды они, например, отправили к нам с Вими мальчишечку, заверив по телефону, — видимо, вспомнив, что Вими играет на скрипке — что это «музыкант»: мальчика с настолько уродливо подстриженным затылком, что мы даже не удивились, когда выяснилось, что он — настройщик.