Читаем Циркач полностью

— Так, смотрю, — ответил я хриплым голосом. — Странная статуэтка, правда?

Винанд подошел к стойке и протянул руку к статуэтке. В этот миг я услышал, что кто-то подошел к двери барака. И снова я знал: все, что сейчас произойдет, нерушимо и было предназначено и заложено еще до сотворения мира.

Дверь открылась. В проеме стоял единственный вожатый, оставшийся в лагере. Он был некрасив, я помню, что считал его старым: так подростки обычно воспринимают всех, кто старше их лет на десять. Ему было где-то под тридцать, не больше, но в своей мешковатой одежде он казался уже несколько иссохшим и побитым жизнью, а черный берет, туго обтягивающий башку, завершал невыразимую безликость.

— Ну? И что мы тут делаем? — спросил он в свою очередь.

Видно было, как в уголках его рта слегка пенилась слюна. Он подошел ближе и остановился. В этот миг битые и заново собранные осколки статуэтки развалились у Винанда в руках и, позвякивая, упали на стойку и на пол.

— Он тут красивые статуэтки на пол швыряет, — сказал я. — Скучно ему, наверное.

Казалось, стены повторили мои слова, придав им еще большую, неотвратимую четкость. Винанд повернулся и стоял перед нами, беспомощно разведя руки. Его звериный, большой мальчишеский рот дрожал: он что-то хотел сказать, но сперва ему нужно было сглотнуть. Быстрыми движениями, над которыми мне даже не пришлось раздумывать, поскольку они были указаны мне еще до сотворения мира, я схватил его, притянул к себе, заставил нагнуться, зажал его шею между ног и быстро протянул вожатому прут, который, пока шла эта схватка, зажал в зубах. Я знал: все, что я делал, было яснее ясного и не требовало объяснений, потому что вожатый, как и я, с самого начала испытывал то же неотвратимое желание насилия и страсти. Без малейших колебаний он взял у меня прут. Дверь барака, которая стояла открытой, стало засасывать сквозняком сперва медленно, потом быстрее, и — так и должно было быть, я знал — в конце концов, она с сильным ударом захлопнулась.

— Зачем ты это сделал? — спросил вожатый, но этот вопрос не требовал ответа.

Винанд — звук его голоса сквозь черепные кости с дрожью побирался к моему паху — что-то залепетал, запинаясь, но прут уже просвистел в воздухе, и вожатый грубо, стараясь причинить как можно больше боли, хлестнул веткой по напряженному, облеченному в черные шорты седалищу Братца Лиса. Полукрик-полустон, переходящий в бурные всхлипывания, вырвался из его горла, но тут же последовал еще один удар. Теперь я вдыхал головокружительный запах мальчишеского пота Винанда и внутренней стороной бедер ощущал тепло его хрупкого, и в то же время мускулистого, извивающегося тела. Обеими руками я дернул за ремень на шортах, чтобы тонкий хлопок посильнее обтянул его маленькую, но крепкую вздернутую попку.

Вожатый снова ударил с почти атлетической силой, и крики Винанда перешли в хриплое рычание, прокатившееся по моим бедрам вниз. Теперь он, кажется, впервые набрался сил и попытался вырваться. Мне пришлось собрать все силы, чтобы удержать его, но я знал: нельзя отпускать, прежде чем я…

Вожатый ударил теперь чуть пониже, прямо над краем штанин Винандовых шорт, все еще натянутых, как кожа барабана. Дрожащий крик мальчика стал еще сильнее и выше. Винанд пытался, дергая шеей и плечами, вырваться из моей хватки, одновременно прикрывая ладонями зад.

— Вообще-то надо надавать ему по голой заднице, — медленно и громко произнес я, не глядя на вожатого.

Тот ударил еще раз, расчетливо направив и с небывалой жестокостью опустив ободранный конец прута вновь чуть пониже, на голые бедра. Я почувствовал, как тело Винанда поднялось на волне боли, он издал резкий, от хрипоты почти свистящий всхлип. Он бешено тряс головой, ударяясь о мои колени, и капельки с его мокрых, теплых волос забрызгали мои голые ноги.

— Я любил его, Шакал. Я любил его… наконец, наконец, я знал…. и в голове у меня была одна мысль: «Песня Лис»[5]… «песня лис»… вот, о чем я все время думал, Шакал… «Песня Лис»… и тогда… я излил свой любовный сок прямо себе в штаны, Шакал, понимаешь?.. Тебе нравится мой рассказ?

— Да…

Я трогал член Шакала, применяя все навыки, чтобы пробудить любовь.

Перейти на страницу:

Все книги серии Creme de la Creme

Темная весна
Темная весна

«Уника Цюрн пишет так, что каждое предложение имеет одинаковый вес. Это литература, построенная без драматургии кульминаций. Это зеркальная драматургия, драматургия замкнутого круга».Эльфрида ЕлинекЭтой тонкой книжке место на прикроватном столике у тех, кого волнует ночь за гранью рассудка, но кто достаточно силен, чтобы всегда возвращаться из путешествия на ее край. Впрочем, нелишне помнить, что Уника Цюрн покончила с собой в возрасте 55 лет, когда невозвращения случаются гораздо реже, чем в пору отважного легкомыслия. Но людям с такими именами общий закон не писан. Такое впечатление, что эта уроженка Берлина умудрилась не заметить войны, работая с конца 1930-х на студии «УФА», выходя замуж, бросая мужа с двумя маленькими детьми и зарабатывая журналистикой. Первое значительное событие в ее жизни — встреча с сюрреалистом Хансом Беллмером в 1953-м году, последнее — случившийся вскоре первый опыт с мескалином под руководством другого сюрреалиста, Анри Мишо. В течение приблизительно десяти лет Уника — муза и модель Беллмера, соавтор его «автоматических» стихов, небезуспешно пробующая себя в литературе. Ее 60-е — это тяжкое похмелье, которое накроет «торчащий» молодняк лишь в следующем десятилетии. В 1970 году очередной приступ бросил Унику из окна ее парижской квартиры. В своих ровных фиксациях бреда от третьего лица она тоскует по поэзии и горюет о бедности языка без особого мелодраматизма. Ей, наряду с Ван Гогом и Арто, посвятил Фассбиндер экранизацию набоковского «Отчаяния». Обреченные — они сбиваются в стаи.Павел Соболев

Уника Цюрн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги