Цирк приехал!

Тело снова сползло. Голова уперлась в переднюю стенку гроба. Атлет передвинулся наверх. Он дышал медленно и глубоко. Воздух стал тяжелым. В гробу было жарко.

Дядя Проня провел рукой по мокрому лбу и вытер её о горячую, влажную борцовку. «Опять зря сколько сил потратил. Нельзя так».

В висках заколотилась жилка. В затылке дядя Проня ощутил резкую боль. Казалось, в череп вонзили длинную острую иглу. Боль увеличивалась с каждым мгновением, но прекратилась так же внезапно, как и появилась. «Ну совсем как в последний раз», — со страхом вспомнил богатырь.

Снова зажужжала муха. Зажужжала громко, отчаянно, с силой колотясь о крышку гроба…

Лампочка горела слабей и слабей. Гном таял в темноте.

— Посмотрите на часы. Сколько он там пролежал? — спросил у гробовщика Ромкин отец, блаженно шевеля пальцами ног.

Вынув из жилетного кармана массивные золотые часы, Иван Пантелеймонович глянул на циферблат:

— Прекрасно! Пятьдесят шесть минут. После такой нагрузки он не выдержит дальше.

— Выдержит! — уверенно заявил Ромка.

— Нет, не выдержит. Плакали ваши денежки! — засмеялся гробовщик.

— Как бы ваши не заплакали! — возмутился Ромкин отец.

— Может, удвоим ставки?

— С удовольствием…

Гробовщик громко захлопнул крышку часов. Ударили по рукам. Ромка разбил.

«Почему нет сигнала? Почему опять так долго нет сигнала?» — нервничал Сандро. Рядом с ним стояли, сгрудившись, все остальные участники программы. На лампочку смотрели все: зрители, оркестранты, билетеры и даже Чарли Чаплин, который сидел на барьере, пиликал на концертино и пел песенку:

Немало страшных номеров
Пришлось вам посмотреть,
Остался самый страшный —
Сейчас я буду петь…

Никто не смеялся. По цирку шел ропот. Доктор Асиновский не выдержал, поднялся с места и крикнул на весь цирк:

— Я дежурный врач и требую прекратить представление! Гроб необходимо откопать.

— Правильно! — громко поддержал Коля Плодухин. Ромкин отец подпрыгнул на стуле и, забыв, что он в одних носках, сделал два шажка к барьеру ложи:

— Неправильно! Не имеете права! Мы за удовольствие деньги платили!

Цирк загудел.

— Правильно! Мы деньги платили! Пусть ещё лежит! — шумели одни.

— Откапывайте! Хватит! Довольно! — кричали другие.

На манеже зажглась лампочка. Стало тихо. Ромкин отец сел на место и поставил ноги на штиблеты.

Гнома уже не было видно. Дядя Проня не отрывал взгляда от меркнущей тонкой витой ниточки. Нудно жужжала муха, бьющаяся о крышку гроба. «А что, если и наверху батарейка села?» — с ужасом представил себе артист, и от этой мысли бешено заколотилось сердце. Ему захотелось тут же нажать на кнопку. Нажимать, пока не откопают, но он отдернул руку: «Рано…»

Его тело уже давно сползло вниз. Но передвинуться не было сил. Дыхание стало тяжелым. Хотелось только выдыхать из себя обжигающую липкую массу, которую нельзя было назвать воздухом. Каждый вдох сопровождался резким уколом в сердце. Тело стало совершенно мокрым. Он чувствовал, как трескаются губы. Их хотелось облизнуть языком, но слюны уже не было. Муха вдруг умолкла, упала на щеку и так осталась лежать на ней.

— Отмаялась… — шепнул дядя Проня и смахнул муху. — Сколько она выдержала? Я уже больше часа лежу… Ещё бы полчаса… Ну хоть двадцать минут, хоть десять продержаться… Удав мой… Шурка… ЦУГЦ…

Ярко вспыхнув, лампочка на миг осветила гнома и погасла. В глазах пошли зеленые круги. Потом желтые, синие, красные. Словно воздушные шары. Такие, как в детстве. На ярмарке, когда выступал ещё совсем маленьким мальчишкой на ветхом коврике под шарманку. Кругом толпа, и шары в небе, много шаров: зеленые, желтые, синие, красные. И в каждом шаре отражается по Проньке. Такому же маленькому, как сын Пансито. А сейчас он большой уже вырос, сын Пансито. Хороший артист… В ЦУГЦе работает. «Надо вылезать, — решил великан, — а не то сам, как эта муха, останусь здесь».

И в ту же секунду тысячи острых игл вонзились в голову. Зажужжало несметное количество мух. Они бились в ушах, во рту, в носу. Неожиданно хихикнул и громко расхохотался веселый гном.

«Скорее, скорее! Надо успеть… Задохнусь… Сейчас задохнусь».

Кнопка выскользнула из потных, скользких рук.

«Где она? Куда отскочила? Скорее… Скорее…»

Руки судорожно шарили по дну гроба.

Мухи жужжали невыносимо громко. Хохотал гном. Барабанные перепонки, казалось, лопнут…

Вот кнопка. «А что, если уже бесполезно?» — почти обезумев, подумал дядя Проня и что есть силы нажал на кнопку.

Раз… Два… Третьего сигнала не последовало — кнопка выпала из рук.

Могилу откопали. Сняли крышку гроба. Дядя Проня открыл глаза и на мгновение увидел встревоженное лицо шпреха.

— Тебе плохо было? Почему ты не дал третьего сигнала? — тихо спросил он.

Великан хотел ответить, но задохнулся свежим воздухом. Свет обжигал глаза. Дядя Проня зажмурил веки, закашлялся, откинулся назад и затих.

— Ну вот, теперь все, — весело сказал Иван Пантелеймонович. — Дорого вам обойдется сегодняшний цирк. Пари проиграно!

— Погоди радоваться. Кажется, он приходит в себя…

Над артистом склонился доктор Асиновский.