Цимес

Сначала мы надеялись, что скоро все изменится и к Нюте вернется ее обычное состояние. Мы — потому что я стал бывать у них довольно часто, но гораздо реже, чем хотел бы. И я даже не спрашивал себя почему — ноги несли меня сами. Может быть, мне необходимо было услышать ее голос, может быть, поймать на себе ее взгляд, может быть, гораздо больше. Не знаю.

Но с Нютой все оставалось по-прежнему. Зато стали меняться те, кто ее окружал. Алекс притихла и как-то потухла, а Этери словно заледенела и почти совсем перестала выходить из дома. Время в ее глазах остановилось. Прежде мне казалось, что такое может случиться только от счастья.

Так продолжалось до тех пор, пока один из приглашенных психологов не посоветовал переменить обстановку, вернуться туда, где есть то, чего не хватает ей здесь и сейчас. Вернуться в зону наивысшего комфорта — так он сказал. Туда, где она может снова почувствовать себя ребенком.

Это в самом деле оказалось просто. Стоило Этери заговорить с Нютой о возвращении в Мексику, к отцу, хотя бы на время, та с радостью согласилась и заметно ожила.

Конечно же, я хотел, чтобы она выздоровела, и, как мог, гнал от себя мысли, что, если она уедет, скорее всего я ее уже не увижу. Изменить я все равно ничего не мог. Ощущение это преследовало меня, пока однажды она вдруг не подошла ко мне сама и не сказала:

— Ты хотел, чтобы я тебя нарисовала. Не передумал?

Нюта — дневник

Я понимаю, что произошло что-то, с чем надо научиться жить, но не знаю как. Еще один вопрос из тех, которые не исчезли. Вернее, появились новые, а спросить не у кого. Даже Берта молчит. Даже «там» я не могу найти ответ. Иногда я думаю, что его нет вообще, особенно когда говорю с теми, кого вижу на моих рисунках. Но я все равно стараюсь и не теряю надежду, потому что плохо маме и Алекс, а еще Саше. Ближе, чем они, здесь, в Москве, у меня нет никого. Остальные далеко — и папа, и Мигель, и Берта, и даже моя любимая секвойя. С ними мне наверняка было бы легче. Я могла бы рассказать, что дело не только в выставке, в картинах и всех этих несчастливых людях. Они же не виноваты. Может быть, я бы справилась с этим быстрее, если бы не мама. Я ревную ее, ревную впервые в жизни. Не потому, что она стала любить меня меньше, а потому что она уже не моя. Почти не моя. Раньше нас всегда было трое: я, мама и папа, и мы принадлежали друг другу. Потом появился «этот человек» Глеб, и мама стала его. Но даже когда она перестала быть папиной, она оставалась моей. Так было до сих пор. Потом — однажды — мне приснился сон, что этот Глеб умер. Во сне я ужасно обрадовалась, но когда проснулась, то испугалась и своей радости, и даже себя. И сразу поняла, что мама уже не принадлежит мне, как раньше, а может, не принадлежит вообще. Было понятно, кому. Я вижу, как она меняется, делается не похожей сама на себя. Мне кажется, скоро она исчезнет совсем, и тогда не останется совсем никого, с кем я смогу говорить. Только дневник.

— Доченька, ну вот я пришла. Ты ведь именно этого хочешь, правда? Поговорить обо мне, — мама садится рядом со мной на кровать, находит мою руку. В комнате почти темно, видна только ее неясная тень.

— Хочу. Но получится не совсем о тебе.

— Почему?

— Я вижу тебя по-другому, не как раньше.

— Что же изменилось?

— Раньше ты была вокруг, везде, а сейчас… иногда тебя вообще нет. А когда есть, то не одна. Ты все время не одна. С тех пор, как встретила его.

— Так и есть, я изменилась, я другая. Бывает, я сама себя не узнаю. Но ведь и ты меняешься. Ты взрослеешь, Нюта. Возможно, дело не только во мне, как по-твоему?

— Я не знаю. И что с этим делать — тоже.

— С этим ничего не надо делать. С этим ничего нельзя сделать, кроме одного.

— Жить? Наверное. Но я не могу понять как. Вопросы не исчезают. Появляются все новые, а ответов нет.

— Ну вот, а я собиралась задать тебе еще один. Хотя, конечно, странно задавать его тебе, но мы никогда не говорили об этом раньше. Мне кажется, он может помочь нам обеим. Можно?

Я киваю едва заметно, но она видит.

— Что такое, по-твоему, бог? Как ты его чувствуешь? Может быть, даже видишь? Я спрашиваю, потому что почти уверена — ты можешь ответить.

— Я вижу…

…Вот я вижу папу. Он где-то там, внизу, и улыбается мне, и машет. На самом деле я смотрю на него не сверху, а сразу отовсюду, ведь я — везде. Я улыбаюсь ему тоже, хотя не понимаю, почему он кажется мне таким маленьким, он же так близко, что я могу до него дотронуться. Вот мама обнимает какого-то человека. Мне видна лишь его спина, и широкие плечи, и то, что он держит ее, как ребенка, словно баюкает. Еще я вижу Сашу. Он смотрит на маму как завороженный, наклоняется, обнимает ее колени. Мне вдруг остро хочется, чтобы мои, хочется почувствовать его руки. Хорошо, что вокруг темно, потому что я краснею, мне жарко, мне тревожно. А еще я вижу…

— Не знаю. Мама, у меня не хватает слов. Они не хотят про это.

Ее лицо оказывается рядом на подушке. Ее дыхание мне в висок.