Цимес

— Как вам сказать… Бывают вещи, банальные по своей природе, изначально. Как супружеская измена, например. То, что случается сплошь и рядом, не требует вопросов и не вызывает удивления. Потому и считается банальным. А в ваших вопросах банально не то, о чем вы спрашиваете, а то, что вы это делаете. Понимаете? То, что задаете вопросы. Они и банальными стали именно потому, что задают их все и во все времена. И — будут.

— И пусть. Но вы — мне и сейчас — можете ответить?

— Конечно. Иначе вы бы не стали спрашивать.

— И?

— Пожалуйста. Мое отношение к женщинам определяется исключительно тем, что я мужчина. Иногда, редко, бывают оттенки, нюансы. В зависимости от… Достаточно? Или детали тоже?

— Нет, дальше вот — как найти?..

— А это самое простое и потому необъяснимое. Не подлежащее объяснению.

— Потому что — бог?

— Именно. Вы ведь и сами знаете, правда? Ты сама знаешь. Ведь ты — женщина.

— А ты — поэт.

— Иногда. Это не главное мое занятие.

— То есть как? — от удивления она широко раскрывает глаза, и я вижу, что они синие, все-таки синие. — Ты же — поэт, поэт…

— Я — Повелитель ос. Но это только тебе и по секрету. Никому не рассказывай, ладно? Просто Повелитель ос.

И когда она наконец улыбается, я вижу — Бусинку.

Настоящую.

Я проводил ее до метро. Сначала — до метро. Потом до ее остановки, до ее улицы и ее дома. И уже стоя у дверей ее квартиры, мы решили вернуться назад, ко мне — она захотела посмотреть сад и тот самый автомобиль-клумбу, а я… я не против был ей их показать. По дороге нас обогнал вечер, и когда мы вернулись, над машиной уже вовсю носились светлячки. Все еще не переставая улыбаться и закрыв глаза, она сказала:

— Гляди-ка, эти светлячки — они как бусинки. Даже с закрытыми глазами я вижу, как они дрожат и переливаются.

…Впервые в жизни я не решался дотронуться до женщины. Она мне казалась ребенком. Более того — совершенно дикое чувство — моим ребенком.

Потом я заварил чай, и мы пили его в саду. Она хрустела сухарями, беззаботно прихлебывала и болтала без умолку.

— Когда я шла к тебе, я ужасно боялась. А ты оказался такой… Не важничал, не воображал и не строил из себя. Понимаешь, от страха я обычно совершенно наглею, и кажется, что я провоцирую и нарываюсь. Я хочу тебя кое о чем попросить, можно?

— Конечно, только давай теперь я попробую угадать. Ты хотела, чтобы я почитал, верно?

И я — читал. Долго. Она сидела, обняв колени, иногда вышептывая вслед за мной отдельные слова, строчки, строфы, впитывая ритм и звук, и все. Она умела слушать.

Ночь все-таки настала. И, обнимая ее — уже сонную, голую, шелковую и вдруг ужасно родную, я шепнул ей в волосы:

— Ты будешь моей бусинкой, ладно?

Она кивнула, засыпая, и мне вдруг показалось, что жить — не такое уж бессмысленное занятие.

— Ты — смешной…

Заснули вместе просто мужчина и женщина, а проснулись…

Мы не знали друг о друге ничего — ни привычек, ни пристрастий, ни прошлого — и даже не собирались задумываться о будущем, но расцепить руки, отвести глаза, просто отстраниться казалось абсолютно невозможным.

Я сказал ей, что со мной такое впервые.

В ответ она бросила, смеясь:

— Привыкай.

Проделась в мою футболку и убежала в сад.

На завтрак мы пили кофе с малиной, крыжовником и ее особым запахом. И я почему-то совсем не удивился, что счастье, оказывается, пахнет ею — Бусинкой…

Бинго был на ее стороне всегда и во всем. Он просто ложился у ее ног и смотрел на меня так… Бусинка стала и его божеством тоже. И произошло это сразу и как-то само собой.

Оказавшись у нас, то есть у меня дома, он стал изо всех сил делать вид, что несчастней его нет существа на свете. Мы его вымыли, вытерли и накормили, но этого ему, очевидно, показалось мало. Он лежал, положив голову на лапы, и время от времени громко вздыхал и поскуливал. Глаза его следили за нами неотрывно. Бусинка время от времени почесывала ему за ухом, или теребила, или просто брала на руки, прижималась лицом и целовала в морду. Короче, всячески давала понять, что все неприятности позади, теперь у него есть еда, крыша над головой, а еще она — Бусинка. Поэтому, когда она было засобиралась уходить, он сначала поднял голову, потом сел, посмотрел на нее и сказал:

— Куда же ты? А я?

И она осталась.

Та осень была сумасшедшей.

Снег никак не хотел выпадать, а может быть, он просто таял высоко-высоко над землей и из него получался беспросветный, тягучий дождь.

Она была Бусинкой, и что было с этим поделать. Уходила, приходила, я не знал заранее, когда увижу ее снова. Единственным верным признаком ее появления был Бинго. Уже за час он усаживался напротив двери и застывал, а вслед за ним застывал и я.

Ко мне он относился довольно снисходительно, думаю, я был для него кем-то вроде дворецкого или домохранителя при Бусинке. Но было и то, что нас объединяло, — нам обоим остро не хватало ее.

Когда она приезжала, я не мог писать.

Когда ее не было, я сходил с ума.

Поначалу она пыталась уговорить меня жить вместе.