Цимес

— Это помогает преодолевать боль, которая есть всегда. Счастливчик, я ужасно хочу спать. Обними меня, а?

Все эти дни я почти не пил. Наверное, мне просто было некогда — она, Наташа, занимала все мои мысли. Оставались только редкие бокалы по вечерам, и тогда она просто отводила глаза. А днем я показывал ей город, соединивший для меня все самое главное в жизни: море, небо, Наташу и Ро.

День ее отъезда приближался, но мы почему-то об этом не вспоминали. Оба. По крайней мере вслух. Только мои ласки становились все жестче — чтобы дольше помнила, только тело мое уже тосковало по ее телу. Пустота вернулась. Да и исчезала ли она вообще?

Всего-то и надо было предложить ей поменять билет или просто порвать его в клочья. Но я не мог, если вы понимаете, о чем я.

Вместо этого я напился. Напился — это громко сказано, всего-то пара бокалов. Ну ладно — почти бутылка. Виски. Это было так просто — зайти в бар, где тебя хорошо знают. Да и кто мне может указывать, что можно, а чего нельзя.

И я ведь так похож на свою мать…

Ее и мое молчанье летели навстречу и разбивались друг о друга, как две холодные стеклянные птицы. Оказывается, все эти дни я жил с совершенно чужим человеком. И откуда эта упрямая складка в уголках рта? Наверное, я просто не замечал ее раньше…

Она угадала мои мысли. Достаточно было один раз поднять на меня глаза. Она сделала это и снова услышала то, о чем я не хотел молчать.

Тогда она просто повернулась и пошла собирать свои вещи. А я стоял и пытался удержать слова, которые рвались наружу, ведь она должна, обязательно должна была их услышать. Иначе…

— Я люблю тебя, Наташа!

Она даже не попыталась не заплакать.

И что дальше?

— Я знаю. Я все-все знаю.

— Откуда?

— У нас же все одинаково. У нас жизнь одна на двоих.

— Почему же ты молчала — так?

— Именно поэтому. И потому, что сначала — ты.

— И что теперь с этим делать, как ты думаешь?

— Ничего. Жить.

— Ты не должна уезжать. Ты ведь тоже этого не хочешь, я знаю. Останься, хотя бы ненадолго, а потом мы можем полететь туда вместе, в эту твою Канаду. Аванти ведь отлично умеет летать. Я не буду больше пить — никогда. Я же Счастливчик, и теперь у меня есть все, что я люблю, — без почти. Ну?

— Хорошо…

— Помнишь, ты обещала называть меня так до тех пор, пока я…

— Тс-с-с… Подожди до утра, ладно? А сейчас — пойдем спать, уже поздно.

— Наташа, я обещаю, слышишь?

— Конечно, слышу. Ну пойдем же, утро вечера мудренее…

Ночью я обнимаю ее, я укрываю ее от всего мира и рассказываю, рассказываю, рассказываю — без конца. Молча, но она, конечно же, слышит — про жидкость цвета виноградной крови, почти сумевшую отобрать у меня небо и ее, Наташу. Почти — ведь теперь-то уж…

Вы не услышите от меня, как случилось на самом деле. Потому что — какая разница?

Наутро ее не было так, как будто не было никогда. И в то же время — она была абсолютно везде.

Пустота по имени Наташа.

Счастливчиком называла меня только Ро.

У нее было гибкое тело золотой ящерицы, и она совсем не умела плакать. В шестнадцать лет она поклялась мне в вечной любви. Оказалось, любовь и вечность плохо уживаются вместе — уж слишком разный у них темперамент.

Я изо всех сил стараюсь ее не вспоминать. Лишь иногда — вспышкой, солнечным пятном на мокром асфальте — ее лицо…

Она хотела быть со мной везде, и в небе тоже. Я сам учил ее летать. Это был ее подарок мне — в мой день рождения. Именно в этот день она так хотела, так мечтала наконец полететь одна. Маленький двухместный самолетик, простой — ручка, педали, рычаг газа и всего пять приборов — что еще надо, чтобы летать, если не как птица, то почти как я? Она была уверена в себе, и я был уверен тоже. И разрешил… Ро взлетела, а через двадцать минут я увидел на мокром асфальте — ее лицо…

Она приблизилась к скалам чуть ближе, чем надо. Немного, всего на каких-то сто — сто пятьдесят метров, но этого оказалось достаточно, чтобы машину подхватило восходящим потоком, тряхнуло, резко потянуло вверх. Скорее всего, Ро просто растерялась. Я стоял, смотрел на это и ничего не мог сделать. Всего несколько сот метров между нами…

Я видел, как нос самолета задрался, как он потерял скорость, свалился на крыло, вошел в штопор, сделал всего полвитка и упал прямо на шоссе. Господи, как ужасно долго это длилось — целую жизнь, которую она так и не смогла прожить…

Я вижу все это до сих пор, как сейчас. И кого мне еще винить, кроме себя? И скажите, почему, ну почему до сих пор, через столько лет, мне кажется, что она вернется? И я вскочу на крыло и увижу в кабине ее сияющее лицо, ее счастливые глаза, ее охваченные наушниками светлые волосы.

— Привет, Счастливчик! Ну как, ты доволен? Я вернулась!

Я не пил месяц — проверял себя. Ни одного грамма, совсем. Я поверил, что в самом деле смогу. И тогда я полетел к ней, к Наташе. В ее Канаду.

Все было чужим, странным и совершенно незнакомым, но я всю дорогу мечтал о ней, о том, как сожму в своих ладонях ее лицо.

Когда это произошло, она даже не удивилась.

— Почему? — выдохнул я. — Почему ты…

— Я знала. Я ждала тебя все это время, — она улыбалась своей странной улыбкой. Она улыбалась мне.