Цимес

…Почти вплотную пробегают, покачивая стройными бедрами, оливковые рощи. За ними степенно вышагивают по склонам виноградники — с изящными лигурийскими усиками и в шляпах. Я веду машину и изображаю Наташе знакомого священника, почти совершенно глухого, с которым все время случаются из-за этого разные истории. Она хохочет и хохочет, запрокидывая голову, и концы ее алого шелкового шарфа на ветру, как снопы пламени из реактивных сопел — аванти, аванти, вперед…

Санта Маргарита — всего-навсего рыбацкая деревушка, превращенная в курортный городок, но пока не отлакированная туристами, как соседнее Портофино. Зато там есть лагуна с медленной водой, баюкающей небо и все на свете, и дома, похожие на разноцветных рыб, забытых на берегу последним отливом.

— Смотри, здесь купаются.

— Обязательно, а как ты думала?

— Но ты ничего не сказал, и я не взяла купальник.

— Очень надеюсь, Наташа, что это действительно так. Именно ради этого я…

Вчера она просто пришла ко мне и осталась. Вначале, когда я предложил ей вина, удивилась:

— Зачем? Я пьяна и без этого.

— От чего же?

— От жизни, ну как ты не понимаешь? От того, что вокруг, от тебя, от себя. От всего.

Я налил себе, и Наташа посмотрела на меня, на бокал в моей руке и сказала:

— А если завтра тебе придется лететь? Я почему-то думала — летчикам нельзя.

Я разозлился и тут же опустил глаза — только бы она не заметила, и от этого разозлился еще больше и даже подумал, что вот сейчас…

Она просто подошла, положила руку мне на грудь и почти неслышно, одними губами произнесла: «Прости меня, ладно?»

Будто сразу все поняв.

Только вот понимать было нечего. Это лишь один бокал вина, здесь, в Генуе, на закате солнца. И никто не виноват, что до сих пор не изобрели лекарство от невозможности простить себя или, в крайнем случае, забыть. Это — единственное. А один бокал… Всего один. И — легче…

— Знаешь что, я так и буду называть тебя — Счастливчик. До тех пор, пока ты сам не захочешь…

Потом она выскользнула из платья и исчезла в ванной. Запросто, как будто мы уже давным-давно, бог знает сколько времени…

Мы сидели напротив друг друга, завтракали приготовленными на скорую руку гренками с сыром и запивали их кофе. Я поймал себя на мысли, что через пару дней она, скорее всего, уедет, и мне будет ее не хватать. Как могло случиться, что я… Что нам хорошо вместе?

— Хочешь спросить, как мне было? С тобой?

— Зачем? Но ты все равно скажи.

— Мне было — улет. Ты же летчик. И вообще — счастливчик. У тебя есть все, что ты любишь. Ну почти…

— Ты запомнила? Мы ведь совсем не были знакомы вчера, просто два чужих человека, и все. Почему?

Она не ответила.

В Санта Маргарита я рассказал ей о Ро — не знаю зачем. Наташа молчала, отвернувшись, и молчанье было таким долгим, что я почти успел пожалеть.

— Спасибо тебе, Счастливчик. Немногих помнят ТАК.

Мне не стало легче, нет. Мне стало — спокойнее. Ведь теперь если со мной что-то случится — Наташа знает и, значит, будет помнить вместо меня. И тогда Ро не придется умирать снова.

Она так и не повернула голову. Солнце стояло как раз за моей спиной, и на него было просто невозможно смотреть — а почему же еще?

Мы бродили по крутым узким улицам, держались за руки, и Наташа разговаривала со всем, что видела, а оно оживало и улыбалось ей в ответ. И вместе со мной удивлялось — разве в одном человеке может быть столько души?

Она все-таки пошла в воду — прямо в шелковых крохотных трусиках, обвязав грудь своим алым шарфом. И само море улыбалось ей в эту минуту.

Возвращались мы уже затемно. День пролетел размытым солнечным пятном на мокром, словно сразу после дождя, асфальте. Почти всю дорогу Наташа просто спала, положив голову мне на плечо и уютно свернувшись на сиденье калачиком. Она умела и это тоже. Перед тем как выйти из машины, я чуть было не спросил: «Скажи, где ты была раньше?»

И она бы мне ответила: «Какая разница? Зато теперь я точно знаю, что не ошиблась. А еще — что имя Счастливчик ужасно тебе подходит».

Это все могло бы быть, могло бы случиться, но вышло по-другому. Желтый вечер вытек из бутылки и превратился в такую же желтую ночь. Ну и что? Думаете, вино нужно, чтобы избавиться от одиночества? Нет, вовсе нет. Но одиночество приносит с собой пустоту. Сама по себе она не страшна, но как только ты пытаешься ее заполнить, делается все хуже и хуже, просто невыносимо.

И тогда пустота становится — кричащей…

Мы лежим и изучаем друг друга — медленно.

— Ты улыбаешься, верно?

— Да. Но как ты увидела? Ведь темно.

— Сама не знаю. Здорово, да?

— Скажи, как ты жила раньше?

— Я жила без тебя, но всегда верила. И ждала — как все.

— Верила в кого? И где он — твой бог?

— Он внутри. Но верила я в себя и, конечно, в тебя.

— А я сейчас верю только тебе. Хочу верить. А вот себе — нет. Почему я верю тебе, Наташа?

— Не знаю. А что в этом странного?

— Это странно для меня. И совсем на меня не похоже.

— Ты слишком поглощен прошлым, и это лишает тебя сил в настоящем.

— Но настоящее вырастает из прошлого — всегда. Как же быть?

— Может, просто радоваться — сейчас, в эту минуту.

— Это то, что дает тебе силу?