Цимес

Я сижу на привинченной к полу табуретке и сжимаю руками свое сердце. И качаюсь ему в такт — вперед-назад, вперед-назад. Иначе оно выпрыгнет. А уж если мое сердце выпрыгнет — значит, все. Вот как у меня с Сашенькой. Обратно дороги нет. Да и бог с ней, с дорогой. И бог с ним, с сердцем.

А вот кто теперь о Сашеньке позаботится?

Может, я зря его убил?

Или нет?

Часть вторая. ЗА ПАЗУХОЙ

Я его не убил. Все-таки — не убил. Правда, соблазн был, очень большой был соблазн. Ведь я с Кавказа. Именно поэтому мечты мои так… подробны, что ли. Потому что знаю точно: все бы так именно и было. Но не убил… Встретил вечером, после занятий, и сломал ему нос. И еще кое-что. Я это хорошо сделал, так, чтобы совесть свою успокоить. А он меня даже не узнал, не успел, да.

После этого он в институте недели три не появлялся, потом пришел — как новенький. Но с Сашенькой больше — ни-ни. Ничего. Да и она с ним — тоже. Так она мне обещала. А иначе, сказал я ей, на самом деле зарежу. Без шуток.

И еще дело в том, что и наши отношения с ней, с Сашенькой, изменились. С той самой минуты, как я понял, что девочка моя, что Сашенька моя — прикосновенна. Понимаете, что я хочу сказать? Я вдруг осознал, что и мне тоже — можно. Можно — ее. Можно ее — по-всякому. Была она девочка, бабочка была с цветными крылышками, и я ею любовался, вот как. А теперь… Нет, я не перестал ею любоваться, нет. Просто она из бабочки превратилась в куколку. И я понял, что могу взять эту самую куколку и сжать в кулаке. А если вдруг она дышать перестанет — пусть. Главное, чтобы никому другому не досталась…

Женщина без хитрости погибнет. Никуда ей без хитрости, это ее природная сила.

А Сашенька… Она другая совсем. Не как все. Я смотрю на нее, такая она слабая и покорная, как такой выжить? Ее же всякий обидит, всякий с ней что захочет, то и сделает. У мужчин жесткие руки, иногда даже жестокие. И поэтому без меня ей — не выжить. Не выжить, и все. Я знаю…

— Ладо, ты что такой грустный?

— Я не грустный, я задумчивый.

— И о чем же ты думаешь?

— О тебе.

— А что обо мне думать-то? Вот еще, нашел занятие. Я самая обыкновенная, к тому же всегда рядом.

— Э-э-э… Обыкновенная — это да. А вот рядом, нет, не всегда.

— Да что ты? За то время, что мы вместе проводим, так уже могли надоесть друг другу.

— Но ведь не надоели?

— И что из этого? Хорошо же, правда?

— Хорошо, да не совсем.

— Это как? Я не понимаю.

— А так, Сашенька, что мало мне тебя. Хочу, чтобы ты у меня всегда под рукой была.

— Так ведь вот она я, под рукой. Можно даже потрогать, — она улыбается и еще ничего не подозревает. Она не знает, что во мне проснулся зверь. А зверя надо кормить…

— Я потрогаю, да…

Я кладу руку ей на голову, ерошу солнечные пряди, пропускаю их между пальцев… Потом хватаюсь за них чуть крепче и тяну. И ее лицо запрокидывается, в глазах удивление и — бог ты мой — никакого страха, испуга, даже тени сомнения — ничего. А потом она откидывает голову еще дальше назад и, смеясь, радостно мне сообщает, что с такими добрыми глазами я никого не смогу испугать.

Даже если захочу…

Ночью я не смог заснуть. Даже глаз не сомкнул. А наутро пошел в спортзал и качался там, пока совсем не сдох — ни дыхания, ни сил, ничего во мне не осталось. Только стук сердца отдавался в висках, а сердце у меня слабое. Вернее, не слабое, а чувствительное. Ведь именно из-за него я тогда — ох, как же давно — к Сашеньке, к девочке моей прикипел. Так что уж теперь-то? Ничего не знаю, только одно знаю точно: будет она моей. Будет, и все. И хорошо бы, лучше бы — добром, потому что если нет — залюблю я ее до смерти, девочку мою маленькую. Как пить дать, не шучу…

Произошло это очень скоро. Конечно, не до смерти, но…

К летней сессии мы готовились вместе. То есть других вариантов не было. Просто не могло быть, понимаете?

Три недели, обложившись учебниками, конспектами и шпаргалками, мы зубрили, спали, ели — вместе. Везде — в ее комнате, за кухонным столом, на балконе, на диване.

Как раз на нем-то все и случилось — на диване. Потом — на кухонном столе, а ближе к ночи, когда уже почти стемнело, на балконе. И, если бы мне такое рассказали, я бы тоже не поверил, но одно только у меня в голове, в памяти, от нашей с ней близости и осталось: невероятная, просто чудовищная нежность. И еще — пальчики у нее на ногах, крохотные совсем, как у ребенка…

…Она свернулась калачиком у меня на груди, и, прежде чем уснула, я все-таки успел шепнуть ей в самое ушко:

— Тебя попробовать, а потом и умереть не жалко…

И еще я подумал: если что, теперь-то уж точно — убью…

Не трогать ее, Сашеньку мою, было невозможно. Она вся, просто вся, была для этого создана. И еще — для меня. После сессии я просто увез ее в свой город, как украл.