Цикличность

Лоррис всегда принимался плакать прямо во время рассказа. Поэтому, получить какую-либо вразумительную, законченную версию произошедшего я так и не смог. Как я понял, из его довольно бессвязного повествования, они хотели что-то сделать с какими-то душами, и у них это даже получилось. Но какой-то солдат все испортил. А потом вообще что-то непонятное началось. В общем, история достойная рассказа в темном трактире прямо под утро, когда все уже не то что стоять не могут, а даже уже сидят с трудом.

Старик, невзначай, каждое утро пытался приобщить меня к своей молитве. Впрочем, он не настаивал. Хотя, его железным аргументом было то, что, мол, меня же и так за это бьют, так чего же отказываться. Но я довольно долго воздерживался, пока меня не поколотили с особым злорадством. Смутно помню, как лежал на земляном полу и в полузабытье повторял за Лоррисом слова молитвы Скипу. Естественно Скип не появлялся и не объяснил местным идиотам, что тут вышла оказия. Но и хуже не стало, что по-своему тоже не плохо.

С тех пор, как меня особо зверски побили, прошла неделя. Жизнь шла… по расписанию. Я стоял в предбаннике, сильно скрючившись из-за болей в спине, и изливался бурой из-за отбитых внутренностей струей на копну сена исполняющую здесь обязанности уборной. На меня смотрел своими пустыми глазами сухой, из-за особого садизма стражников привязанный прямо подле отхожего места.

Я уже даже привык к этим ребятам. Северяне считали сухих чем-то вроде чистого зла в человеческом теле. До вчерашних крестьян из отдаленных районов никак не могло дойти, что это просто оболочка, оставшаяся от человека лишенного души. Нередкие случаи высыхания людей из-за тяжелого горя или лишений вовсе не убеждали людей севера в том, что человек потерял душу. Наоборот, они считали что это какое-то зло вселилось в измученное тело. Лучше всего об этом говорят предания старины: сказки, стихи, саги.

Высох от горя отец ее.

И сжалась душа его от пережитого,

И занял тело его злобный дух.

Это строка из саги о Вертлентах. Древнего рода, владения которого располагались прямо на восток от Харреса. Этот род давно угас. Последним его представителем была Марта Вертлент. Всех ее братьев и сестер унесли либо войны, либо болезни. И она, не имевшая возможности к деторождению, решила стать чудотворцем. И ей удалось. Она была воистину великой «белой». Она находила прогресс не в усложнении чудес, а, наоборот, в упрощении, в естестве. Именно ее практики легли в основу учения клириков. Однако, почитаемая как самый первый клирик, Марта Вертлент ни секунды им не была.

Что касается сухих, то в центральных регионах и на юге люди уже отвыкли приписывать им сверхъестественные свойства. Тогда как на дальнем западе и севере их еще боялись. Кстати, в окрестностях Бахруза сухих и вовсе почитали, подносили им подаяния, считая просветленным.

Вообще появление сухих и их подобающее упокоение контролировали судьи и слуги хартии. Они всегда быстро прибывали на места крупных происшествий, чтобы убедиться в том, что горькая доля не забрала чью-то душу.

И тут у меня возникает разумный вопрос. Где эта дружина садистов откопала сразу четырех высохших? Допустим, что все сухие были бывшими чудотворцами. Что такое произошло тут на севере, что сразу четыре человека в одном месте высохли? Они были примерно на одной стадии разрушения, что говорит нам о том, что момент высыхания произошел в одно время. Четыре чудотворца в одном месте? Разом? Когда чудотворец достигает окончания пути, то его тело уже слишком слабо, требуется большое количество обслуги. А четыре отряда находящиеся в одном месте… Да даже два «белых» всегда плохо уживаются, если они не учитель и ученик.

Как яркий пример стоит вспомнить Веллеса и Исана. Так что это не чудотворцы. Но какое же тогда несчастье могло произойти в этом захолустье, что сразу четыре человека лишились души? И я решил поинтересоваться у старика:

– Лоррис, а ты не задумывался, откуда тут вообще сухие? Да еще четыре штуки за раз? – спросил я, заканчивая свои дела.

В ответ Лоррис что-то прохрипел.

– Лоррис?

Опять хрип.

Я настолько быстро, насколько мог, подбежал к старику, скрючившемуся на полу. Лоррис крупно дрожал. Его глаза закатились, на губах собралась белая пена. И тут, вдруг, вся деревня закричала. С испугу я кинулся на землю и прикрыл голову руками.

Хотя, по правде говоря, такой вой я уже слышал. Это было в Митарре, когда умер господин. Все люди в одно мгновение словно лишились рассудка и закричали. Этот звук проберет до мурашек кого угодно. Я слышу подобное уже не в первый раз, но, пожалуй, привыкнуть к такому невозможно.

Я – «красный», а значит, чтобы сейчас не происходило, оно влияет лишь на душу. Поняв, что мне, в отличие от других, ничего не угрожает, я поднялся на ноги. Первым делом я перетащил трясущегося и хрипящего Лорриса в самый «теплый» угол хлева. Там он хотя бы не замерзнет, да и сухие до него не дотянуться.