Цикличность

Правда, одно орудие труда и его назначение было мне неизвестно. На поляне, ближе к лесу, ржавел остов неведомого механизма. Погнутый металлический остов, выкрашенный когда-то в синий цвет, напоминал скорее кареты, на которых ездят вельможи в Столице. Но, при этом, он был очень низким, ниже человеческого роста. Спереди и сзади два длинных багажных отсека. Странно тут то, что у повозки не было места, где бы мог примоститься кучер. Да и вообще не было никаких признаков того, что под это устройство можно как-либо приспособить лошадей.

Возможно это и не повозка вовсе. Но зачем спрашивается тогда этой махине четыре колеса. Точнее самих-то колес уже давно не было, но места, куда их необходимо крепить были четко видны. Да и спереди у повозки имелось что-то вроде двух фонарей, расположенных по бокам от ржавой металлической решетки. А зачем фонари недвижимому объекту?

Самая правдоподобная мысль в том, что кучер прятался в переднем багажнике и смотрел на дорогу сквозь решетку между фонарями. Тогда сразу ясно, что это какой-то странный прототип боевой повозки. Может быть горе изобретатели испытывали его здесь, да бросили сразу после первой пробы.

В любом случае, в книгах я не встречал описания подобной боевой единицы. Помню, в книге брата Кловера «О рукотворных боевых машинах и устройствах», было что-то про бронированные повозки, которые изобрели северяне. Все они повязли в болотах, да сгнили многие века назад. Кто знает, может это единственный сохранившийся образчик данной технологии.

Каждое утро над полем клубился туман, что быстро редел и рассеивался с рассветом. Остов невиданного механизма всегда угрожающе выглядел в этой утренней дымке. Словно какое-то проклятое создание смотрит на тебя из тумана своими пустыми глазницами. Оно казалось древним демоном, что медленно и бесшумно плывет в тумане к беззащитному охотничьему домику. Но солнце поднималось над горизонтом и алчущие крови глаза всегда превращались в фонари повозки, а ее местоположение всегда оставалось неизменным, что бы ни казалось в тумане.

Сейчас уже почти рассвело, и яркий солнечный свет заполнял поляну, потихоньку зараставшую яркими луговыми цветами. Здесь, на севере, солнце редко когда так сильно раскаляется, что становится по-настоящему жарко. Только в середине лета наступает пара недель настоящей жары и то не каждый год. Сейчас, весной, оно лишь приятно согревало после легких порывов холодного северного ветра. В Столице сейчас уже не продохнуть от жары, а на востоке в эту пору уже начинает трескаться земля, и начинают подсыхать неглубокие колодцы.

Что-то в последнее время я часто вспоминаю родину и маму. Бьюсь об заклад, что до тех пор, пока я не отравился, то не смог бы по памяти составить портрет матери, что умерла во время Хвори. А сейчас я помнил ее лицо во всех деталях, помнил наш дом, нашу землю.

Я не хотел забывать все то, что забыл. Меня заставили все это забыть. Помню, как толстый брат Мишель ходил среди рядов молодых братьев и спрашивал: «Как зовут самого дорогого тебе человека?». Правильный ответ: «Никак». Все другие ответы ошибочны. Я в первый раз ответил: «Равия!». И получил десять ударов дубинкой. Потом были «я не знаю», «я не помню» и «не надо, пожалуйста». Да, будущих чудотворцев переламывали, и всегда делали это максимально эффективно и жестоко. Сначала был Мишель с дубиной, потом Кассар с толстым учебником и, наконец, Мисса с учебным мечом. Получая белую накидку, ты должен был бы этим гордиться, но ты уже не знал что такое гордость. Ты просто покорно ждал своего первого задания. После пары-тройки лет, проведенных вне Цитадели, чудотворцы немного отходили от муштры и немного приноравливались к миру, с которым им приходилось контактировать. Но мы навсегда оставались калеками, и самым дорогим для нас было «ничто». Да, некоторых из нас забирало себе Братство, но отличие лишь в том что приходилось пройти через еще одну порцию муштры и боли, а взамен узнать немного больше, чем все остальные.

Черт, что я несу? Если сказать вслух такое рядом с братом, что тебя сопроводят в Секретариат для воспитательной беседы. Те, кто по умнее, и так все это понимают. Но высказываться об этом вслух? Ищи дураков. Что-то излишне сентиментальным я стал с тех пор, как умер.

– Доброе утро. Давно стоишь? – сказала возникшая откуда-то девушка.

– Если так можно назвать попирание дверного косяка, то стою я довольно давно, – сказал я, вытерев рукой еще мокрые от воды усы.

– Как сегодня себя чувствуешь? – девушка уселась у потухшего за ночь костра, устроенного недалеко от домика, и начала раскладывать по кучкам грибы, что принесла из леса в подоле платья.

– Лучше. Намного лучше. Сегодня я смог сесть с первого раза.

– Скоро совсем поправишься. – Она приноровила к костру котелок с водой.

– Только благодаря тебе, Равия.

– Пожалуйста! – она шутливо поклонилась.

– Слушай, а когда ты скажешь мне свое настоящее имя? – каждое утро я задавал этот вопрос, и каждое утро она придумывала новую отговорку.

– А если у меня его нет? – девушка улыбнулась и посмотрела на меня своими карими глазами.